Даже если я упаду - Эбигейл Джонсон

Мама сидит на табурете за столом, и ее немигающий взгляд прикован к настенным часам в форме петуха, а не к кастрюле, угрожающе пыхтящей на плите. Дядя Майк сидит рядом, поглаживая ее по спине и что-то тихо приговаривая. Его рука, выписывающая круги, замирает, когда мама замечает нас – хоть я и просидела с Лорой так долго, до моего предполагаемого возвращения из тюрьмы еще остается время, – и дядя Майк резко отдергивает руку, как будто мамина спина вдруг полыхнула огнем. На какой-то миг столбенею и я, тараща на него глаза.

Дядя Майк отворачивается и встает, отходя от мамы на несколько шагов, как будто теперешнее расстояние между ними заставит кого-нибудь забыть, как близко к ней он только что находился.

– Привет, ребенок. Мы не ждали тебя так рано. Вот, все поглядываем с вашей мамой на часы.

Он хочет сказать, что мама смотрела на часы. Мы оба знаем, куда смотрел он. И, так или иначе, это тоже ранит.

Лора придвигается ближе ко мне, когда мама начинает сыпать вопросами.

– Почему ты уехала от него раньше времени? С Джейсоном все в порядке? Он не ранен, не болен? Почему ты не позвонила?

Вместо ответа я поворачиваю голову к плите. Мама следует за моим взглядом и тотчас спрыгивает со стула, чтобы выключить горелку и подтереть пролившийся суп. Дядя Майк порывается прийти на помощь, но я перехватываю его взгляд, и он проявляет мудрость, оставаясь на месте. Я хватаю тряпку, чтобы помочь маме, и делаю знак Лоре, чтобы она спустилась в подвал и привела папу.

– Все будет хорошо, – говорю я, когда вижу, что она колеблется, и проблеск былой силы мелькает в ее глазах, прежде чем она исчезает в подвале.

– Итак, – начинает дядя Майк, и я чувствую, что легкость в голосе дается ему с трудом. – Твоей маме не терпится узнать все о твоем брате.

– Он в порядке. – Я отворачиваюсь, чтобы положить тряпку в раковину и хотя бы еще миг не видеть мамино встревоженное лицо. – Я расскажу тебе все, когда придут Лора и папа.

– …Я, между прочим, занят, – доносится ворчание папы под тяжелый топот его шагов, поднимающихся наверх. – Что такого важного могло случиться, что я понадобился твоей маме…

– Только не маме, – говорю я. – Мне. Мне и Лоре.

Папа хмурится, когда видит меня, но не в гневе или недовольстве оттого, что прервали его работу, а от удивления. Его взгляд перемещается на часы, отмечая время и тот факт, что я уже дома.

– Что-то с твоим братом? – Его голос ровный, но мышцы на лице дергаются, когда он задает вопрос, и я могу сказать, что в глубине души он не меньше моего боится услышать ответ.

Под внешним спокойствием отца всегда скрывалось отчаяние, которое потрясает меня всякий раз, когда я его замечаю. Его единственный сын, мальчик, которого он растил послушным и добрым, зверски убил своего друга. Мама, может, и проливает слезы под душем, но папино горе не менее глубоко. И сознание собственного бессилия, когда он, призванный защищать каждого из нас и всех вместе, не смог этого сделать, лишь усугубляет его страдания.

Мне всегда труднее приходилось с мамой. Сама не знаю, почему. Я могу понять поведение папы и Лоры – чувство вины и раскаяние заставили их обоих замкнуться в себе, потому что они не знали, как еще поступить. В отличие от них, мама бросилась в бесполезную работу, заставляя нас сплотиться и оставляя без внимания наши, включая Джейсона, усилия держаться порознь. Даже после того, как он признался в убийстве и сел в тюрьму, для нее как будто ничего не изменилось, кроме его местожительства. Она ведет себя так, будто он невиновен, и меня не отпускает мысль о том, что, если бы не мамины «старания», я, возможно, раньше узнала бы правду и истинную причину страданий Лоры.

Я смотрю на дядю Майка. Его взгляд мечется между моими родителями – между той, кого ему так откровенно хочется приласкать и утешить, и тем, кто ему этого никогда не позволит. Он сникает, когда папа делает то, чего не дано ему, подходя к маме и прижимая ее к себе под мышку.

Мне никогда еще не было так жаль дядю Майка.

Но тут Лора оказывается рядом со мной, и у меня не остается жалости для него.

Я, как рыба, открываю и закрываю рот. Даже не знаю, с чего начать, как объяснить то, что пока еще не укладывается у меня в голове.

И тогда Лора делает это за меня.

Она рассказывает им историю, которую рассказала мне, – о том, как той ночью пробралась в машину Джейсона, как пошла за ним в лес, как на ее глазах он убивал Кэла. Она не смягчает подробностей. Она не останавливается, когда у папы подгибаются колени, и даже когда ей приходится повысить голос, чтобы перекричать мамины рыдания.

Мне почему-то еще тяжелее слышать это во второй раз, когда я могу предугадать ее слова и леденящий кровь ужас, который они несут. И мною овладевает страх, потому что, хотя краснота на щеке давно сошла, я помню мамину пощечину.

Я обещала Лоре, что все будет хорошо, что они не станут ее обвинять, но с тошнотворной уверенностью сознаю, что их отклик на ее откровения останется с ней с этого дня и до самой могилы.

И я не знаю, каким он будет, пока папа не падает перед ней на колени, поднимая ее, как куклу, и мама не спешит следом за ним.

Первая неделя августа выдается тяжелой. Хотя теперь наша семья знает правду, как быть с тем, что мы целый год пытались задушить эту правду о преступлении Джейсона, скрывая ее даже от самих себя? Одной залитой слезами ночи недостаточно, чтобы это пережить.

Впрочем, с Лорой дела обстоят лучше. Мы начали встречаться с пастором Хэмилтоном, как всей семьей, так и по отдельности. Мы с Лорой проводим много времени вместе и ведем полуночные разговоры, порой засиживаясь до рассвета. Иногда говорим о Джейсоне, но чаще нет. Слишком много всего не высказано за этот год. Не знаю, сможет ли она когда-нибудь примирить свою бесконечную любовь к нашему брату с тем, что она чувствует к нему сейчас. Я и сама еще не пыталась.

Но что я сделала, так это снова встала на коньки. Лора говорит, что я как наркоманка, и она права. Я провожу на катке столько часов, сколько могу, несмотря на вечно настороженный и неодобрительный взгляд Джеффа. Но Мэгги уже ушла – она отработала положенные две недели, и с тех пор я ее не видела. Она не связывалась со мной и больше не появлялась с видеокамерой. Больно думать, что я потеряла и ее тоже. Да, я могла бы попытаться поговорить с ней еще раз, но не знаю, что бы я сказала. Я не уверена, что мне вообще есть что сказать. У меня нет оправданий моим поступкам.

Джефф все еще подыскивает ей замену, а пока сам выполняет ее обязанности – водит Берту, но, конечно, не чистит туалеты. Я даже не против того, что он маячит на льду, потому что катаюсь так, как не каталась никогда с тех пор, как ушел Джейсон.

Я работаю над хореографией и прыжками, над вращениями, дорожками шагов и комбинациями. Я не то чтобы сознательно готовлю программу для кастинга, но она вырисовывается сама собой.