На краю одиночества - Екатерина Лесина

Его императорское высочество поднял руки.

– Я помню все это. И… и я знаю, что он не сам. Это болезнь. А матушка не желает признавать ее. – Маска падает на пол.

А тьма шепчет, что все хорошо, что Анна идет. Она близко.

Где-то здесь, среди искусственных деревьев, под которыми натужно веселятся искусственные же люди.

– И да… когда он пьет лекарство, все хорошо, но он такой упрямый! Особенно в последнее время. Я даже не знаю, что делать, – пожаловалась Ольга, поднимая маску. – Он отказывается… и ругается с мамой, и уходит… А она тоже злится. И я там будто лишняя, понимаете? – Она все-таки сумела отвести взгляд.

И удивилась, должно быть, поняв, сколько всего рассказала. И прикрыла ладонью рот. И закричала бы, пожалуй, только вовремя осознала: не услышат.

– Вы сами устали от этих тайн, – примиряюще заметил его императорское высочество. – В противном случае у меня ничего бы не получилось.

Ольга замотала головой. И сделала шаг назад. Остановилась:

– Вы меня отпустите?

– Позже. – Николай потер глаза. – Пока побудьте рядом. У меня не так много друзей, и одним я уже рискнул…

Тьма насторожилась.

Что-то изменилось здесь, в зале… что-то изменилось во всем мире, и эти перемены касались Анны. Глеб развернулся. И услышал тихое:

– Иди.

А потом Анна пропала.

* * *

Анна всерьез раздумывала, не стоит ли ей вернуться домой.

Запереться. Снять драгоценности и платье. Завернуться в старый теплый халат, сделать чаю и забыть обо всем.

Как забыли о ней. Сколько времени уже прошло, сколько…

Она смотрела, как его императорское высочество отступил в тень колонны, чтобы исчезнуть, а никто этого не заметил, что тоже было странно. Все будто бы позабыли о наследнике престола, вернувшись к прежним своим занятиям.

Играла музыка.

Меняло цвет пламя шелковых фонарей. Дрожали светлячки, но ощущение чуда исчезло. Анна поднялась. Она уйдет – никто не хватится. Никто никогда…

Она умела прятаться среди людей, потом, когда поняла, что так легче, что если тебя нет, то и обижаться нечего…

Раз-два-три… Снова вальс. Раз и два…

Пол каменный, но звука нет, и никто не увидит жалкой ее попытки. Заныла нога, и Анна остановилась, оперлась на трость.

Спускаться? Искать Глеба?

Спускаться.

Она кожей ощутила ласковое прикосновение. Ветер? Нет, ветру было тесно в этом зале, слишком душно, слишком ярко. Ветер запутался бы в ветвях искусственного плюща, а после, разозленный, сорвал бы и фонарики, и светляков, сбросил бы…

Тьма.

Теплое душное покрывало легло на плечи Анны. И отпустило. Показалось вдруг, что Глеб рядом. Где? Внизу. Где-то там, среди масок и людей в черных костюмах, которые из-за этих костюмов и масок кажутся удручающе одинаковыми.

Как она отыщет? И почему он не способен вернуться? Нельзя?

Разве кто-то способен что-то запретить темному магу?

Нельзя.

Способен, стало быть. Слушать тьму получается легко, почти так же легко, как слушать ветер. И Анна соглашается не судить. И обиду свою отдает, пускай… в конце концов, обидеться она всегда успеет. Собственная эта мысль позабавила.

С обидами она никогда не носилась. А тут…

Тьма ложилась под ноги. И вывела в коридор. И дальше куда? Влево или вправо? Анна обернулась. Вправо… определенно вправо. Вот и лестница. Она вдруг показалась бесконечной, а нога снова заныла, предупреждая, что спуск предстоит долгий. Как ни странно, но спускаться Анне всегда было тяжелее.

Тьма уговаривала потерпеть. И сделать шаг. Потом второй. И не думать о лестнице. Не думать о боли. Нужно просто представить, что Анна плывет по туманному ковру, что…

Она ощутила прикосновение к шее. И обернулась. Никого.

И лестница закончилась. Если бы кто-то стоял сзади, то…

– Какая, однако, любопытная девочка… – этот тихий голос раздался над самым ухом, а шею сдавили пальцы. – И какая вдруг неосторожная…

Анна пыталась закричать. Позвать кого-то, неважно кого, но… должен же быть кто рядом! Ей обещали, ей клялись, что не позволят…

А она поверила.

Тело вдруг стало тяжелым, вязким.

– Обопрись на мою руку. Умница… а теперь пойдем, нам здесь больше нечего делать.

Анна не хотела идти, но не смогла ослушаться.

– Знаешь, в чем твоя беда, деточка? – голос окутывал, скрадывая иные звуки, обволакивал, убеждал Анну, что в мире остался он, и только он, что лишь его ей надобно слушать, что… – Тебе следовало умереть давным-давно. И всем стало бы легче.

С нее сняли маску. И надели другую. Прижали, позволяя ей приклеиться к коже. И Анна ощутила эхо силы, окружившей ее… маска… зачем…

– Вот так… теперь улыбайся. А вот от этого придется избавиться.

Рубиновый ошейник упал.

– И это лишнее… не поддаешься? Как же с вами все-таки сложно, но ничего, юной деве простительна застенчивость. Платье… вот так… красивое… у тебя на удивление неплохой вкус, с учетом той жизни, которую ты вела. Белье тоже… вот это надень.

Анна попробовала не подчиниться.

Она ведь сильная. Ей так говорили, так почему же не выходит? Почему она подобна марионетке в чужих руках? Почему натягивает на себя чужую одежду. Чистую, но все равно чужую. И ненавидит себя за слабость, руки дрожат.

– Чудесно… – легкое прикосновение. – Она твоя…

– Думаешь, стоит?.. – в этом голосе звучит сомнение.

– У меня есть еще дело, если ты не забыла. Твое, между прочим, дело.

– Нет, но здесь его императорское высочество…

– Именно. И нельзя, чтобы они встретились. В конце концов, дорогая, я ведь решаю общую проблему и помогаю тебе лично.

– Да, но…

– Тебе всего-то и нужно – вывести ее из дому.

Вздох.

Эта, вторая женщина сомневается. Ее сомнения окрашены в черный. И к ним примешивается изрядная толика страха. Она почти готова отступить, сдаться, прикрывшись парой слов, но не решается.

Почему?

– Послушай, – этот голос изменился. – Я понимаю, что тебе страшно. И что ты не хочешь марать руки…

– Темные…

Судорожный вздох. И тьма рядом, Анна теперь чувствует ее, такую близкую, но все же недосягаемую. Она, эта тьма, бьется, злится, переливается всеми оттенками черного, буря в стакане, да без толку. Как получилось, что она потеряла Анну? И что Анна потеряла себя?

– Они ничего не узнают, – это прозвучало мягко, успокаивающе. – Ничего не почувствуют. Даже если пройдут рядом… Поверь.