Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. - Теофил Лапинский

14 февраля пришел я, согласно предварительному уговору, к Измаил-паше, где застал капитана английского парохода, с которым было предназначено отплытие. Плата за провоз была установлена в размере 1000 футов стерлингов – это очень высокая оплата, но она объясняется тем, что судно, которое везет солдат и военную контрабанду на абазское побережье, может быть поймано и конфисковано русскими кораблями, поддерживающими блокаду. Отправка судна была назначена на первое марта; был заключен письменный договор на английском языке, который был подписан английским капитаном и к которому Измаил-паша приложил свою печать. Как свидетели подписались англичанин, сопровождавший капитана, венгерский офицер-ренегат, венский пиротехник по имени Ромер, приглашенный Измаил-пашой в Черкесию, польский лейтенант Качановский и я.

В тот же день я получил от Измаил-паши 19 000 пиастров, (т. е. около 850 талеров) для содержания солдат моего отряда и на различные расходы, хотя в течение более четырех месяцев он не догадался даже спросить меня о том, какие расходы, естественно, причиняет мне вербовка отряда.

Несколько дней спустя Измаил-паша случайно нашел другое английское судно, пароход «Кенгуру», владелец которого соглашался на плату за перевоз в размере 500 фунтов стерлингов, но при условии, что оружие и амуниция будут погружены не на его судно, а на турецкий парусник, который возьмется на буксир, чтобы в случае, если русские захватят транспорт, пароход не подлежал конфискации. Вместо того чтобы честно освободиться от первого контракта, Измаил-паша пошел на подлог. Он позвал капитана первого корабля и сказал ему, что он рассудил иначе и будет использовать его пароход в течение шести месяцев в различных плаваниях, что же касается первого путешествия, то договоренная оплата остается действительной; однако он предполагает независимо от того, отправляется ли пароход в плавание или остается в гавани, каждый месяц выплачивать капитану 500 фунтов стерлингов. Англичанин, который увидел здесь очень выгодное дело, согласился с радостью и, не предполагая ничего дурного, отдал назад первый договор и составил второй на новых условиях. На втором контракте Измаил-паша подделал свою подпись [82]. Если бы я имел хотя бы малейшее подозрение об этом мошенничестве, то, естественно, порвал с этим человеком и избавился бы, таким образом, от многих страданий и неприятностей, но я не знал ничего так же, как и другой польский офицер, присутствовавший при этой частной сделке. Мне Измаил-паша сказал, что для нас он приготовил другой корабль, который в любую минуту готов к отплытию, в то время как второй пароход он оставляет для своего переезда и для главного транспорта.

19 февраля вечером я приказал погрузить на корабль полученные от генерала Замойского боевые припасы. Я разделил набранный мною отряд на две части: меньшая часть в составе 4 офицеров и 72 солдат должна была теперь же отправиться со мной. Второй отряд, состоявший из 10 офицеров и 120 человек, под командой штаб-офицера должен был ждать прибытия оружия и амуниции и затем отправиться с Измаил-пашой. Я, таким образом, сдержал свое слово. Мы увидим в дальнейшем, как турецкий паша и высший чиновник султана исполнил свое слово. Я забыл еще сказать, что по своему легкомыслию не заключил письменный договор, не подозревая, что если имеешь дело с турецким пашой, то нужен не только договор, но и живые свидетели, и что, даже несмотря на все это, если нет энергичной поддержки со стороны европейского посольства, можно быть все-таки уверенным в проигрыше судебного процесса.

Утром 20 февраля отряд прослушал в последний раз мессу, отслуженную польским ксендзом, и радостно и смело поляки отправились в путь. Храбрые солдаты не думали ни об опасностях, ни о личной выгоде, существенным и высочайшим их желанием было вступить в борьбу с русскими. Я застал Измаил-пашу уже на корабле. Из 200 предметов обмундирования, закупленных им, паша приказал погрузить на пароход только 70, а остальные – на парусник. Из оружия он принес с собой 4 ружья различных калибров и 20 сабель, кроме того, еще палатку и 100 штук фесок [83]. Он клялся всеми святыми, что у Сефер-паши в Абазии я найду еще 4000 пехотных ружей, множество сабель, седел и других вещей, которыми я могу воспользоваться до его приезда. Когда я увидел приготовленный для путешествия провиант, нашел только скверные испорченные турецкие галеты и немного маслин. От всей этой лжи и явного желания Измаила накормить меня блестящими обещаниями и ничего не дать у меня наконец лопнуло терпение. Я бросил ему в лицо в резких выражениях все, что думал о его мошенничестве, грязной скупости и лживости, и отдал приказ выгружать обратно солдат и боевые припасы. И здесь бывший раб Измаил обнаружился во всем своем мерзком характере. Он умолял меня, плакал, падал передо мной на колени, клялся Мухаммедом и Кораном, признавал свою вину, короче говоря, пробовал все, чтобы отвести меня от моего намерения. Его вид был так жалок, что мои офицеры, которые его не знали, стали ходатайствовать за него передо мной. Стремление осуществить мой долгие годы лелеянный замысел было так сильно во мне, что, несмотря на то, что я больше чем наполовину понял гнусности Измаил-паши, все-таки ухватился за соломинку надежды. Я думал про себя: если хотя бы десятая часть обещаний Измаила исполнится (а к этому, я надеялся, будут его в случае необходимости понуждать турки), то еще ничего не потеряно; по крайней мере мы будем твердой ногой стоять на Кавказе, и тогда, быть может, Польша и Европа доставят нам материальную помощь. Я решил в конце концов рискнуть и отправиться в экспедицию. В течение одного часа Измаил сумел доставить нам все продукты, необходимые для путешествия.

Мы должны были отправиться после обеда и по дороге взять на буксир находящееся в Бююк-дере на якоре судно, нагруженное орудиями, боевыми припасами и другими принадлежностями; но сама природа решила воспрепятствовать нашим намерениям: поднялась такая буря, что даже старейшие моряки не могли вспомнить ничего подобного. В Босфоре поднялось такое волнение, что сообщение между Стамбулом и Скутари прервалось. В гавани Золотого Рога многие суда сорвались с якорей и были выброшены на берег. В течение двух дней мы не имели сообщения с сушей, хотя стояли на якоре на расстоянии всего 100 локтей от берега. В продолжение всего этого времени Измаил-паша был на борту и старался рассеять новой ложью тяжелое впечатление, произведенное на меня его поведением. Он особенно советовал мне высадиться на берегах Убыхии и войти в соприкосновение с его родственником Хаджи-Керандуком и