Записки беспогонника - Сергей Голицын

Старший лейтенант Липский предложил мне поселиться вместе. Как выяснилось на следующий день, он выбрал меня потому, что принял меня — потомственного дворянина — не более не менее, как за своего соплеменника. Вообще, во время войны меня постоянно принимали за еврея и я бывал жертвой разных трагикомических инцидентов.

Во мне было 180 сантиметров, в Липском 120; когда мы ходили вдвоем, то, очевидно, представляли из себя любопытное зрелище. А ходили мы вдвоем ежедневно — в столовую и на базар. В столовую он отправлялся в шинели или в расстегнутой телогрейке, чтобы все видели его три кубика. Идучи на базар, он наглухо застегивал телогрейку и развязывал уши у шапки и тогда походил на стройбатовца или на бойца из трофейной команды.

У Липского имелось 20 килограммов ячневой крупы, которую он никак не мог выгодно сменять, и я ему был необходим как охранник и как второй носильщик.

Бекетовские базары выглядели очень интересными. Там выменивалось на съестные продукты и на самогон все то, что можно было отыскать на трупе немецкого солдата или офицера..

Бритвы опасные и безопасные, лезвия для бритв в самых разнообразных обертках и без оберток, презервативы всех систем с резервуарами и без оных и также в разноцветных обертках и без оных ножи, ножички, кинжалы, потихоньку револьверы всех систем, начиная от крохотного бельгийского браунинга и кончая громадным вальтером, мыло палочками, кусками и порошками, картинки и фотографии на неприличные и на религиозные сюжеты, одежда всяких покроев, начиная от генеральского мундира с расшитым серебряными дубовыми листьями воротом и кончая застиранными трикотажными солдатскими кальсонами, шинели, кителя, брюки, шерстяные носки, ботинки, сапоги с короткими голенищами, самопишущие ручки, часы, золотые и цилиндровые, и т. д. и т. д. Не было только немецких консервов и других пищевых продуктов.

Я лично выменял часть своей белой муки на безопасную бритву, на лезвия, на мыльные палочки, на туалетное мыло, на зубную щетку и пасту.

На деньги никто и смотреть не хотел, деньги требовались лишь для расплаты в очко и в преферанс.

А дулись мы в преферанс ежедневно до глубокой ночи, и каждый раз Липский, игравший очень плохо, проигрывал мне и топографу Болезнову. Каждый раз он вздыхал, когда Болезнов безразличным голосом называл трехзначную цифру проигрыша незадачливого старшего лейтенанта. За 5 дней мне посчастливилось набрать рублей 500.

А в это же время наши хозяева — молодой безногий инвалид, бывший слесарь тракторного завода, и его жена за другим столом неистово с утра до вечера дулись с гостями в дураки. Более искусной игры я никогда не видывал. Муж и жена неизменно выигрывали. Прослышав о них, к ним являлись десятки военных, которых с этого момента я буду величать солдатами и офицерами. И всегда гости уходили в убытке, так как хозяева брали по 5 рублей за кон. Выигрывали муж и жена не потому, что жулили, а просто так привыкли играть вместе, что через 2–3 хода угадывали карты друг у друга.

В самый Сталинград нам строжайше запрещалось ходить; нас стращали свирепыми комендантскими патрулями, которые могут забрать и отправить тебя в штрафные роты. Впрочем, до Сталинграда, вытянувшегося вдоль берега Волги, было 15 километров.

Однажды на улице Бекетовки я увидел лейтенанта с теодолитом, учившего солдат топографии. Я остановился, с интересом рассматривал трофейный инструмент и вдруг отметил, что у солдата перевернулась и заела ручка от ленты. Лейтенант злился, а солдат никак не мог поправить ручку. Я подошел, нагнулся и сразу выполнил необходимое движение.

— Вы что, имеете отношение к геодезии? — спросил меня лейтенант.

Я объяснил.

Услышав мой рассказ, лейтенант буквально набросился на меня и стал всячески уговаривать оставить свою часть и перейти в его учебную команду, обещая всяческие земные блага. Я отвечал, что без документов не решусь. А тогда было такое время послепобедной анархии и романтики, что документы не считались обязательными, и я мог просто взять свой мешок и, никому не сказав, удрать из своей части, и никто бы этому не удивился.

Я уже упоминал, что многие из нашего УВПС-100 прибыли в эти края и занимались в окрестностях Сталинграда и в самом городе сбором трофеев. Ведь немцы оставили тут огромное количество всякой техники; вся здешняя местность была изрезана глубокими и узкими оврагами, и немцы завалили эти овраги чуть ли не доверху автомашинами всех европейских марок, танками, пушками, минометами и прочим; многое они успели сжечь, подорвать, уничтожить, испортить, но многое оставалось целым или требовало незначительного ремонта. Склады были полны запасами мыла, разных других принадлежностей туалета, обмундирования, медикаментов. На трупах, в вещевых мешках и даже в чемоданах можно было найти много нужных и ценных вещей, которые я перечислял выше, когда рассказывал о бекетовских базарах. Отсутствовало лишь продовольствие.

Большая часть трофеев, в основном техника, сдавалась на интендантские склады, часть техники оставлялась для своей команды, но кое-что переходило в собственный мешок сборщиков.

Массами возвращались местные жители, убежавшие еще летом без теплой одежды. Интендантство им выдавало немецкую одежду и обувь, и жители сами раздевали и разували трупы. Все это перешивалось на женскую и детскую одежду, и гражданское население поголовно ходило в пальто, юбках и куртках грязно-зеленого цвета, цвета вермахта.

Трофейная команда нашего УВПС-100 также усиленно занималась раздеванием и разуванием немецких трупов, о чем я наслушался таких разговоров, что просто жуть. Но не пропадать же добру зря.

Оказывается, самое ценное на трупе и самое трудно снимаемое — это обувь. Ботинки снимались легко, и у наших мертвецов обувь, даже сапоги, снимались без особого труда, требовалось через голенище зацепить проволочным крючком за портянку и постараться ее хотя бы немного навернуть на проволоку. А немцы носили не портянки, а шерстяные носки, и потому сапоги стаскивались с трудом или их вообще нельзя было стянуть.

Кроме вышеописанного «холодного» способа, местные жители употребляли еще «горячий» способ стаскивания сапог. Ноги в сапогах отрубались выше колена, притаскивались в хату или в землянку, на печке их оттаивали, и два человека с помощью веревок с некоторым усилием растаскивали ногу и сапог в разные стороны.

Рассказывали, что один старик с дочкой ежедневно отправлялся на салазках за добычей, рубил ноги, привозил их и оттаивал на своей печке. На задах его усадьбы нашли свыше ста человеческих ног.

Шинель снималась легко. Брюки и кальсоны снимались легче, нежели гимнастерки и сорочки, потому что во втором случае «мешала» голова.

Многие из наших набрали увесистые мешки трофеев, но чего именно набрали — не говорили. О таких вещах не рассказывают, историки и писатели об этом тоже никогда не пишут.

А в Бекетовке трупов не было, и мы продолжали безмятежно играть в преферанс.

На четвертый день пришел приказ капитана Баландина всем четырем топографам отправляться в Сталинград, попросив у хозяев ломы, кирки и лопаты. Нас должен был повезти на грузовой машине снабженец из УОС-27. Мы не знали, что должны были делать, но раз едет кто-то за старшего, в армии рассуждать и спрашивать не положено.