Записки беспогонника - Сергей Голицын

Как видно, мы были снабжены неплохо.

Во «француженку» село 13 человек офицеров-рекогносцировщиков во главе с капитаном Баландиным, туда погрузили соль и прочие продукты. В «немца» погрузили 3 тонны бензина, и на бочки, не защищенные ничем от ветра, сели 5 человек топографов и снабженец. К нам в кабину сел капитан Паньшин.

Итак, мы двинулись в путь. Проехали, однако, метров 200 и встали. Стояли мы полдня. «Француженка» уехала было вперед, но потом вернулась. Шоферы обеих машин и капитан Паньшин, считавший себя специалистом, полдня ее чинили и выяснили, что поломка у «немца» серьезная.

Мы вернулись на прежние квартиры. Еще два дня чинили машину, а я два дня перелистывал фашистскую книгу, на третий — это было 12 марта — мы снова пустились в путь.

Проехали через весь Сталинград мимо шпалер немецких трупов. При выезде из города я увидел немецкий аэродром, заполненный полуобгоревшими самолетами различных типов, со злорадством стал их считать и насчитал около полсотни. Таковы были заключительные страницы истории авиаполка с названием из германской мифологии.

Город кончился, направо и налево, насколько хватал глаз, всюду виднелись мертвые солдатики. Количество брошенной, разломанной и раскулаченной немецкой техники не уменьшалось, глубокие овраги были завалены автомашинами до самых бровок.

Проехав километров 20, мы прибыли на станцию Гумрак, где одно из наших УВСРов занималось сбором трофеев. Баландин и снабженец ушли в надежде, что нам что-либо дадут на дорогу. А мы стали прогуливаться, рассматривая наваленные друг на друга немецкие машины. Я отошел закусить, сел на что-то и начал открывать американскую консервную банку, которую впервые держал в руках, и дивился, как на специальный ключик навертывается жестяная ленточка — до чего просто и никаких усилий.

Я ел сидя и упираясь спиной обо что-то, оглянулся, оказывается, я прислонился к мертвецу с выпученными глазами, с отбитой нижней челюстью. Был он похож на некую гигантскую серо-зеленую лягушку; однако открывание консервов так меня увлекло, что я, не отодвинувшись, приступил к трапезе.

Баландин и снабженец не возвращались. Я побрел в сторону, увидел разваленную, полуобгорелую хату и зашел туда. Там стояла закоптелая детская кроватка, на полу валялись школьные учебники и книжки без переплета. Я поднял одну — «Степь» Чехова, взял с собой и успел за время нашего путешествия перечесть ее раза три. Потом ее у меня выпросили на курево. С тех пор «Степь» стала моим любимым произведением великого писателя, которого наши услужливые литературоведы все стараются превратить в революционера. А ведь был Чехов человеком глубоко верующим и убежденным противником всякого насилия. Читая его «Степь», его «Архиерея», в этом можно убедиться.

Наконец Баландин и снабженец вернулись с пустыми руками. Мы сели и поехали дальше. Трупов и брошенной техники стало попадаться меньше. Через 20 километров опять что-то заело в немецком грузовике. И он встал.

Оба шофера и капитан Паньшин продували, чистили, отвинчивали, завинчивали, стали разбирать мотор, но ничего поделать не смогли.

Топограф Болезнов и я отправились вперед, прошли с километр и вдруг увидели в стороне от дороги немецкую легковую машину «опель». Мы свернули к ней, собираясь из обивки отрезать кусок себе на портянки.

Я хотел открыть дверку и вдруг увидел в глубине машины страшно изможденное закоптелое, небритое лицо и полные предсмертного ужаса черные глаза, заметил грязно-зеленую немецкую шинель…

— Hande hoch! — завопил я в первый и единственный раз в жизни и опустил руку в карман, якобы за револьвером.

Немец сам открыл дверку и вышел, держа обе руки кверху. Мы обыскали его. Он был в шинели, в грязно-зеленой гимнастерке, в брюках галифе и в невиданного фасона ботинках на металлических подошвах с шарнирами. Такие ботинки весили 7 килограммов.

Болезнов по-немецки не знал ни слова. А меня когда-то в школе почтенная Юлия Федоровна научила, как склоняются Der Tisch и Der Stuhl и какие предлоги употребляются с Genitiv, а какие с Akkusativ, и как спрягаются мягкие и твердые глаголы; еще я знал детские стишки «О Tannenbaum» и из Гете первые четыре строчки «Erlkonig'a».

Теперь мои познания немецкого языка предстояло проверить на практике.

Кое-как подбирая слова, по нескольку раз переспрашивая, помогая мимикой и жестами, я вытянул от немца следующее.

Ему 20 лет, он механик по автомашинам, родом из Вены, следовательно, австриец. Звать его Фридрих Штеттина. В армии фон Паулюса он работал в авторемонтной мастерской, попал в лагерь военнопленных, оттуда какой-то наш майор забрал его шофером на свою легковую машину, они доехали до этого места и тут встретили грузовик с офицерами; с ними майор вернулся в Сталинград, обещая через некоторое время приехать. Он оставил Фридриху продукты на три дня и пропал. На следующий день подошли трое наших солдат, отняли у Фридриха все продукты, оторвали сиденье в автомашине, отлили весь бензин, забрали перочинный нож, зажигалку и носовой платок. Три дня Фридрих ничего не ел и, как видно, собрался умирать.

Когда я весь этот рассказ перевел Болезнову, тот сказал:

— Потащим его с собой, он нам отремонтирует и заведет машину.

Так, единственный раз в жизни я взял в плен настоящего немца.

Привели мы его к нашим машинам, и я доложил обо всем капитану Баландину.

Капитан Финогенов сейчас же предложил Фридриху вареного линя. Тот отказался, сказав, что сперва посмотрит автомашину, открыл капот, пошарил немного внутри и сказал:

— Сейчас будет готово.

Мотор обвивало множество красных, синих и желтых проводов. Фридрих стал их быстро перебирать, соединяя одни с другими в определенном порядке, потом повертел гайки одним, другим ключом…

Мы все, затаив дыхание, следили. И через пять минут мотор заработал. Эффект был потрясающий: то возились полдня, а тут немец починил в два счета.

— Возьмемте его с собой, — сказал кто-то из офицеров. Его энергично поддержали другие.

Баландин было заартачился: как это так, немца и с собой? А где же бдительность? А как же паек?

Все сразу заговорили:

— Без него пропадем! Без него не доедем! И продукты для него найдутся.

Пришлось Баландину уступить. Фридриха посадили во «француженку» с самого краю, и мы двинулись дальше.

А мне, как знающему немецкий язык и пленившему немца, Баландин приказал быть у него переводчиком, на ночевках останавливаться вместе с ним и стеречь его как зеницу ока. Я был очень доволен таким приказом.

В тот же день уже к вечеру мы застряли в грязи и тающем снегу на первом же серьезном подъеме. Обе трофейные машины показали полную неприспособленность к нашим дорогам. Они сидели настолько низко, что при глубоких колеях прижимались брюхом к земле и при малейшем подъеме и при самой незначительной грязи сразу же начинали буксовать. К тому же у «француженки» рама шасси была настолько слаба, что при каждом ухабе гнулась, и тогда передние колеса норовили повернуть в сторону. Приходилось останавливаться и дружными усилиями с помощью отрезка металлической трубы, как рычагом, выправлять раму; хорошо, что она выправлялась сравнительно легко.