Уэйн Гретцки. Автобиография - Уэйн Гретцки

По дороге в Гамильтон на следующий матч я думал о словах отца и начал чувствовать раздражение. Я мысленно повторял: «Гамильтон? Почему Гамильтон?»

В то время моей любимой ареной, не считая Эдмонтона, была «Мэйпл Лиф-Гарденс». Я всегда хорошо там играл. В те дни ограждение за скамейкой игроков было высотой всего несколько футов. Это означало, что любой, стоящий позади нас, мог протянуть руку и дотронуться до нас. Что касается «Мэйпл Лиф-Гарденс» и «Форума» в Монреале, мы там практически сидели на трибунах. Атмосфера была захватывающей, и игрокам это нравилось. Помню, как я думал: «Ого, это так здорово». На арене «Гарденс» рядом с концом скамейки запасных было два места для зрителей, и мой отец обычно сидел на одном из них. Я даже мог перекинуться с ним парой слов во время матча. Но он сильно нервничал, и когда я спрашивал у него что-то вроде: «Эй, как ты?», он с трудом что-либо отвечал.

Никто из нас никогда не играл в Гамильтоне, поэтому мы не знали, чего ожидать. Команды НХЛ в этом городе не было. В те дни матчи начинались в десять минут девятого, и это, конечно, было поздно. Я всегда приходил на каток примерно в половину четвертого, потому что, когда я заходил в раздевалку, меня там никто не беспокоил, и я мог посидеть, попить кофе и поговорить с тренерами. Но зайдя в «Коппс Колизеум» и увидев, что там темно и тихо, я снова подумал: «Почему же не на «Мейпл Лиф-Гарденс»?»

Оказалось, я ошибался. Как только мы вышли на лед после разминки, мы увидели, что освещение там просто изумительное. Это нас приободрило. А так как это была арена меньшего размера, то и акустика там была в порядке. В подобной атмосфере играешь совсем по-другому.

Игра началась очень оживленно, шайба перемещалась туда-сюда. Казалось, это один из тех вечеров, когда шайба словно следует за мной.

Мы с Марком и Марио играли каждую вторую смену. Русские играли четырьмя звеньями. Темп был предельно высоким. Мы были сосредоточены, играли хорошо, но советские хоккеисты были свежее. Помню, как подошел к скамейке, посмотрел на Марка и сказал: «Месс, не думаю, что могу выйти». Мы чуть ли не падали на скамейку. Но через двадцать секунд Майк подошел к нам сзади, слегка подтолкнул нас и сказал: «Пора вставать». Мы отправились на лед.

У меня было пять результативных передач, а Марио забил три гола. В матче был двойной овертайм. Вечер получился захватывающим и зрелищным. Я чувствовал себя очень уверенно. Когда на воротах в овертайме стоит Грант Фюр, я всегда готов воспользоваться любыми предоставляющимися возможностями. И он нас не подвел.

Он сделал несколько невероятных сейвов. Мы выиграли матч и были вне себя от радости.

Я остался ночевать у своей семьи, потому что Брантфорд находится всего в двадцати минутах езды от Гамильтона. После игры я поехал вместе с ними домой. Было два часа ночи. Мы заказали пиццу, я сел на диван, посмотрел на потолок и подумал, каким великолепным оказался вечер и насколько важен этот турнир. Проиграв, мы подведем нашу страну. Затем я примерно пять минут пытался успокоиться.

Когда мы перед началом третьего матча вышли на лед, на «Коппс Колизеум» царила оживленная атмосфера. Болельщики стояли и приветствовали нас одобрительными возгласами. Но второй матч проходил настолько быстро, что Марио, Коффи, Мессье и я были немного уставшими. И конечно, не прошло и минуты, как Макаров забил гол, и к восьмой минуте мы уже проигрывали 3–0. Оживленная атмосфера на трибунах затихала, подобно тому, как сдуваются лопнувшие воздушные шары. Многие болельщики опустились на свои места.

И вот почему я сказал ранее, что Майк Кинэн как тренер был искуснее Тихонова. Он дал Марио, нескольким другим ребятам и мне передышку примерно на восемь минут и дал двойные смены Брайану Проппу, Бренту Саттеру и Рику Токкету. Токкет заставил поднапрячься оборону советской команды, особенно у бортов. И внезапно оказалось, что советским хоккеистам всё дается не так уж легко. Они стали оглядываться через плечо. Затем Токкет в большинстве подобрал отскочившую шайбу, бросил, а Брайан Пропп добил. К концу первого периода мы снова отставали со счетом 4–2, но это было гораздо лучше, чем 3–0. Мы вернулись в игру.

Когда мы вошли в раздевалку, все ждали, что Майк будет в ярости. Он же спокойно вошел и сказал: «Вы, ребята, войдете в историю хоккея как команда, способная на волевую победу». Затем он вышел. Казалось, это расслабило нас и в то же время приободрило. И подход тренера сработал. Ларри Мерфи забил гол, находясь около синей линии справа. Потом Саттер забил еще один. Когда Дейл Хаверчук добил шайбу, отскочившую после его собственного броска, мы вышли вперед.

Майк идеализировал Скотти Боумэна. Не думаю, что это секрет. Скотти славился тем, что его действия невозможно предсказать. Он будет делать что-то необычное. Наблюдая за матчем, многие будут говорить: «Зачем Боумэн сделал это?» Ему нравился элемент неожиданности. Подобно карточному игроку, он не любил, когда о его дальнейших действиях знали. И он задавал много вопросов, чтобы выяснить как можно больше о сопернике. Он предпочитал удивлять, а не быть застигнутым врасплох. И, подобно Скотти, Майк держал кубики льда в маленькой чашке и любил грызть их. Но у него были и свои трюки. Иногда, когда Майк хотел дать нам передохнуть, он бросал на каток монетки, и судьям приходилось останавливать игру, чтобы убрать их со льда. И он не делал это в открытую; просто у него в карманах были дырки. И думаю, Майк действительно испытывал удовольствие, когда (как и в случае со Скотти) люди говорили: «Боже, что Майк делает?»

Итак, когда счет был 5–5 за полторы минуты до конца, Майк отправил на вбрасывание в нашей зоне Марио, Дейла и меня. Трое наиболее атакующих игроков в хоккее на самом важном вбрасывании в серии. Когда мы выходили на лед, Дейл спросил: «Ты будешь разыгрывать?» – «Нет, нет, Дейл, – ответил я, – давай ты». Дейл стал в центре, Марио – на правый фланг около линий разметки, а я справа от него. Ларри Мерфи находился сзади, а Пол Коффи встал слева от линий разметки.

Дейл в некотором смысле проиграл вбрасывание, и Марио, устремившись к шайбе, завладел ею. К нему бросились два советских хоккеиста, но когда они, столкнувшись, упали друг на друга, Марио направил шайбу к синей линии. Философия Майка Кинэна в хоккее заключалась в том, чтобы к шайбе всегда устремлялись два игрока, поэтому мы с Марио сразу же бросились к ней. Марио сделал пируэт, чтобы избежать силового приема. Теперь мы отделались от трех советских игроков.

Марио сделал мне мягкий пас вдоль левого борта. Я подхватил шайбу у красной линии и вошел в зону. Ларри Мерфи видел всё происходящее и помчался к воротам. Российский защитник Игорь Кравчук теперь должен был закрывать меня и Марио, а также быть в состоянии перехватить пас, который можно было сделать Ларри (он направлялся к дальней штанге на возможное добивание). Тем временем Хаверчук помешал клюшкой продвижению Славы Быкова[55]. Это означало, что едущий за мной Марио был открыт. Я передал ему шайбу, и за минуту двадцать шесть секунд до окончания матча он сделал два больших шага и направил шайбу в ворота. Пролетев над перчаткой Мышкина[56], она влетела в верхний угол.