Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948 - Генрих фон Айнзидель

— Вам хорошо так говорить, у вас нет семьи. Вы можете себе это позволить. Но только не ты, Фриц. Никаких глупостей, ты слышишь?

— О, я не думаю, что здесь вам стоит чего-то опасаться, госпожа Рюкер, — успокоил ее я. — Даже в тюрьме Фриц проявлял решительность только тогда, когда Ульбрихта не было рядом. А сейчас с ним всегда рядом вы.

Но моя ирония не достигла цели.

— Конечно, это так, — решительно согласилась фрау.

«Прелестный вечер с министрами», — сказал я сам себе, возвращаясь домой. В ту ночь мне приснился плохой сон. Мне снилось, что я боюсь.

12 января 1948 г.

Даже в плену я находил русские газеты ужасно скучными. Но только теперь я понял, насколько скучно было работать в подобной газете «нового типа». Я всегда считал журналистику интересной профессией. О журналистах я думал как о людях, которые постоянно находятся в поиске чего-то нового, исключительного и важного, а газету полагал полем боя для мнений, форумом критики. Но в газетах, разрешенных к выпуску в Восточной зоне, в том числе и в Tagliche Rundschau, не было ничего подобного. Сначала работа меня захватила, но постепенно, когда я успел привыкнуть к новым людям, грохоту печатных машин и атмосфере постоянных пресс-конференций, меня стало тяготить это однообразие. Работа протекала в привычной обстановке пустого краснобайства, не имеющего отношения к реальной жизни. Мы сосредоточились на том, что бесконечно повторяли разными словами партийные догмы, на безвкусном восхвалении советской системы, на попытках ограничить поток обличений, которыми русские так любят наводнять свои статьи. Наша «профессия» представляет собой грубое искажение правды, не ограниченное даже соображениями достоверности или наличия у читателя чувства здравого смысла.

Недавно из Карлсхорста пришло указание о запрете почтовых отправлений из Восточной в Западную зону Германии.

Немецкие сотрудники Tagliche Rundschau рвали на себе волосы. Что все это значит? Никто не решился хоть как-то прокомментировать это. Ни у кого не было представления, как реагировать на эту меру. Любой думающий человек сразу бы понял, что это представляло собой новый удар по утерянному единству Германии, что должно было привести к еще большей изоляции обеих частей ее населения. Начальник службы майор Вейспапиер, видя наши сомнения, чуть ли не выпрыгивал из кресла во время совещания сотрудников редакции. Громким голосом он поучал нас: «Это удар по врагам нового порядка, которые хотят разорить Восточную зону, отправляя отсюда посылки. Эти меры направлены на объединение Германии, потому что теперь люди увидят, как бедно живут в Западной зоне и как богато — у нас».

Даже русские начальники отделов, покачав головой, в сомнении посмотрели друг на друга. На того несчастного, которому было поручено написать комментарии к данному событию, коллеги смотрели со злорадными улыбками. Лишь немногие, которым хватило смелости или которые чувствовали себя достаточно прочно сидящими на своих местах, решились сказать «нет» в ответ на полученные указания. Верные коммунисты утешали себя фразой «Цель оправдывает средства». Циник, издававший некогда довольно хорошую газету для немецкой народной партии, позже — для нацистов и, наконец, ставший писать так скверно, как от него и ожидали, для Tagliche Rundschau, просто подсчитывал в уме, сколько ему заплатят за работу.

Впервые за долгие годы я стал избегать писать о текущих событиях. Но и это было самообманом. Статьи, посвященные дню рождения Маркса, или 100-й годовщине «Манифеста Коммунистической партии», или истории Сакко и Ванцетти (1920–1927 гг., в США), или дню 1 Мая, конечно, содержат в себе мало оригинального и так же мало имеют общего с реальностью, как и все прочие. Здесь тоже не должны использоваться аргументы, которые каким-то образом советские подпевалы могут объявить отклонением от официальной линии. Если даже русский начальник отдела пропустит такой материал, то все равно после него он попадает начальнику службы, от заместителя главного редактора — главному редактору или самому полковнику Кирсанову. Сами русские здесь, в Берлине, находятся в еще более жестких условиях, чем мы. Похоже, что уже за один факт пребывания здесь их подозревают в подверженности влиянию Запада. Отутюженные стрелки их брюк, тщательно повязанный галстук, дружба с немецкими товарищами, общение с секретарем — все это может стать причиной гибели. Насколько же сильнее они должны бояться возможной ответственности за появление статьи, которая может навлечь на них неодобрение руководителей, а позже, возможно, послужить доказательством так долго скрываемого «предательства».

В то же время никто точно не знает, что же на данный момент точно является официальной линией. Вчера, например, считалось преступлением критиковать позицию французов, скажем, по вопросу Саара. Сегодня же святым долгом является обвинять французских политиканов в бессовестной аннексии этой области и поносить их за это. А еще через день такая статья может быть изъята из газеты по распоряжению из Карлсхорста, даже если она уже находится в наборе. Директивы по поводу содержания газетных статей приходят из какого-то анонимного источника, ход мыслей которого невозможно предугадать, руководствуясь соображениями логики или реальной действительности.

Русские смертельно боятся собственных руководителей. Газета проходит контрольное считывание в четырех различных местах, прежде чем ее наконец увидит главный редактор, за которым остается последнее слово. Иногда дискуссия по вопросу о том, является ли одно-единственное слово отклонением от догмы, занимает пару часов.

Мой шеф капитан Бернштейн, в обычной обстановке спокойный и отзывчивый человек, четыре или пять раз вбегает и выбегает из своего кабинета перед тем, как отправиться к главному редактору. Ему кажется, что он что-то забыл. Если его спросить, что он ищет, он не может ничего внятно ответить, только вбегает и выбегает из комнаты, носится вокруг сотрудников, вызывая пот на их лбах, и, наконец, стучит в дверь редактора так робко, будто ищет взрыватель неразорвавшейся мины.

Наконец, русские редакторы, после того как уляжется всеобщая суматоха, начинают интересоваться, идут ли дела должным образом. Постоянная едкая критика с нашей стороны по поводу грубых односторонних репортажей из «рабочего рая» привлекает их внимание именно к нашему отделу. Сами они не осмеливаются предложить внести изменения в линию, которую диктует Карлсхорст, поэтому вместо этого назначают очередное совещание. На него, для того чтобы высказать свое мнение, приглашают светил из газет социалистической партии. Приехали Бехер, Абуш, Клаус Гизи, Хедда Циннер, Вольфганг Харих, профессор Кузински, Канторович и генеральный секретарь Культурбунда Вильман.

Целый час они что-то невнятно бормотали, не решаясь четко выразить свое мнение по поводу ясно выраженного заявления. Наконец Бехер бросается в бой. Он не боится, что русские обвинят его в национализме. Такой умелый оратор, человек, искусный в ведении переговоров, просто необходим в Культурбунде, который стоит вне партий. Поэтому он берет быка за рога.