Горькая истина. Записки и очерки - Леонид Николаевич Кутуков

ждала там зловещего маньяка. Она не замечала стальную гладь бесшумно текущей могучей реки, она не видела вдали в чудесной дымке светотени неслучившейся ночи, таинственных очертаний Петропавловской крепости и пронзающей небо иглы собора. Она не слышала величественной мелодии курантов, расплывавшейся по водяным просторам. Но я, сидя во Флорентийском театре, и замечал, и видел, и осязал за тысячи километров знакомые с младенчества родные картины и звуки, хотя бы уже давно и отзвучавшие… Она пришла, бедная русская женщина, чтобы «рассеять подозрения». Пред ней уже начал вырисовываться лик безумца в своих страшных образах зверя. Она всё еще надеялась и не могла убедиться, всё еще не имела сил осознать, что любимый ею человек — страшный, одержимый, полоумный маньяк, находящийся в своем безумии уже вне пределов нормальной человеческой мысли. Лиза оказалась тогда первой жертвой, погибшей в пучинах хладной Невы, когда безумие в России зарождалось и медленно начинало захватывать незрелые умы.

Игорный дом явился апогеем и финалом первоначального безумия. Все сдерживающие начала рухнули, давно задуманное беснование было выпущено на волю: стало «все позволено»… Результатов долго ждать не пришлось: град Петра стал неузнаваем… Он был в конвульсиях беснования… Ручьями текла кровь, и голод протянул свою костлявую руку над бывшей столицей. Сотни людей «непрогрессивных» ежедневно получали напутственную пулю в затылок при изъятии их как «буржуев» из социалистического рая. Других сажали в барки на Неве, вывозили на взморье и там топили. Душераздирающие сцены разыгрывались перед дверьми Чека на Гороховой улице, где стояли толпы родственников с корзиночками и пакетиками передач голодающим смертникам, которым не полагалось «социалистическое продовольствие».

По проспектам, набережным, улицам и переулкам бродили тени опухших от голода жителей еще так недавно богатой и сытой Северной Пальмиры. Около павших лошадей толпился народ; перочинными ножами люди старались отрезать кусочек падали… А над агонизирующим городом, как ведьма на метле, носилась старая подмигивающая колдунья, затрепанная Пиковая дама — «Свобода» — с тремя картами в костлявых руках: марксизм, террор и голод… Смрадный угар смуты безжалостно разметал тогда Петроградские семьи. Няня Варя, водившая меня когда-то за ручку в Летний сад к дедушке Крылову, журившая и холившая меня любовно, в далекой своей деревне спасала моих родителей и младших сестер и братьев от любвеобильных порывов золотого сердца главного чекиста… Я же, с заплеванной русской душой, бежал к «белобандитам»…

Хотя все эти страшные крапленые карты уже тогда были биты, но всероссийский безумный игорный дом всё еще продолжается и по сей день, грозя перейти в сумасшедшую живодерню мирового масштаба…

Громовые аплодисменты итальянских зрителей своим непревзойденным певцам вновь вырвали меня из моего оцепенения. Их вызывали бесконечно, и зал овациями приветствовал их и гений Чайковского. Я смотрел на лица аплодирующих. Не только чувство эстетического наслаждения было на них написано. Многие лица были бледны и сосредоточены, — страшные звуки гениального русского композитора, положившего на музыку человеческое безумие и бесовскую одержимость, затронули глубокие недра их душ.

На другой день, всё еще находясь под впечатлением виденного, слышанного и пережитого, я вновь пошел скитаться по Флоренции, чтобы разыскать дом, в котором жил и творил наш русский композитор…[230]

Флоренция, 1953 г.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 1 августа 1953, № 185, с. 5–6.;

также: «Часовой» (Брюссель), январь 1970, № 523, с. 10–12.

Драгоценная фреска

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать, —

В Россию можно только верить.

Тютчев

Если вы возьмете в руки путеводитель по Италии и начнете его перелистывать, то вы немедленно убедитесь, что вряд ли хватит всей вашей жизни, чтобы осмотреть все без исключения сокровища искусства в этой чудесной стране в таком изобилии находящиеся. В Риме все эти шедевры Возрождения и других творческих эпох находятся как бы представленными на фоне древнеримской цивилизации и культуры, а также и предшествовавшей ей этрусской.

Римский Папа, принимавший как-то иностранцев, задал одному из них вопрос:

— Скажите, сын мой, сколько времени пробудете вы в Риме?

— Три дня, Святой отец, — последовал ответ.

— О, вы всё успеете осмотреть в нашем городе, — ласково заметил Папа.

— А вы? — обратился он к другому.

— Три месяца.

— Так, так, сын мой, кое с чем вы, конечно, сможете познакомиться… А сколько времени вы? — обратился он к третьему.

— О! Целый год!

— Лишь один год! — грустно покачав головой, сказал Папа, — за год мало что вам удастся увидеть, сын мой…

Решив не отчаиваться, с улыбкой вспоминая этот характерный римский анекдот, бродил я по Вечному городу, заходя порой в очередную еще неведомую мне церковь, которых в Риме, как некогда в Москве, имеется все сорок сороков, если только не больше.

Войдя с яркого южного солнечного света, всегда сначала остановишься, чтобы привыкнуть к торжественному мраку в ней царящему, дабы начать потом ее осматривать со всеми ее произведениями искусства, собранными в ней, как в музее. В одной из них увидел я высокие подмостки, сильный электрический прожектор, освещающий стену, и почти что неподвижную фигурку человека как бы что-то на ней изучающего.

Я заинтересовался. И вскоре увидел я чудесное явление. Из-под снимаемых позднейших наслоений малохудожественной живописи, светлыми, живыми красками из-под рук ученого выступала драгоценная фреска одного из великих итальянских живописцев, может быть даже самого Рафаэля, Леонардо да Винчи или Микеланджело…

Я смотрел пораженный, и мне невольно начинала приходить мысль о «Нашей Стране» и о кропотливой и упорной работе ею производимой. Покойный и незабвенный ее основатель, Иван Лукьянович, начал сам, вот уже пять лет тому назад, а также и выбрал для того нас, его сотрудников, во главе с неутомимым Всеволодом Константиновичем, чтобы общими идеологическими усилиями снять с лика исконной Руси всё то наносное, чужое, вредное, что за последние два с половиной века покрыло мертвящей пеленой ту «особую стать», которая называется Россия, и которая отличает ее от всех других народов и государств.

И не стараемся ли мы сбросить с ее потускневшего лика пережитки тяжких покровов западноевропейского абсолютизма, диктатуры шляхетства и народного рабства? Не стремимся ли мы соскоблить с ее скорбного лика приставшие к нему коросты западноевропейских роковых для нее пророков дидеротов, энгельсов и марксов? Не верим ли мы при этом твердо и неизменно, что настанет тот неизбежный и радостный день, когда падут оковы, раздерется чуждая завеса, сгинет наваждение и пред нашим восторженным взором предстанет драгоценная фреска обновления той Руси, которую мы называем Святой и Домом Богородицы, за ту нигде еще