Обреченный мост - Вячеслав Демченко

— Это не чепуха! — закричал на него шепотом Михаил Федотович. — Это работа Никаса с авторским клеймом!.. — выхватил он сосуд из ладони лейтенанта. — Мы по нему целый слой датируем!

Яков изобразил некоторое недоверие, но амфору отдал.

— Конечно, с вами, — ответил профессор на вопрос, только спрятав «авторскую работу» на дне какого-то невзрачного кувшина и утерев холодный, скорее всего, пот. — У меня же ваши аусвайсы «Hilfswillige». И как «добровольные помощники» вы ко мне, старосте, прикомандированы нарядом, так что по городу без меня, уж извиняйте…

— Сочтём за честь, — вовсе не шутя, капитан Новик вскинул руку к пилотке без звёздочки — ушанки у них «позаимствовали» ещё артиллеристы 5/613-й батареи.

— И потом, — несколько смутился польщённый профессор. — Вы без меня не найдёте своей, как вы её там называете, «закладки».

И если полицай-фюрер Мёльде, видевший дуэт русских разведчиков только издалека, всё ещё не мог вспомнить, где он видел лица перебежчиков, если вообще когда-нибудь видел, то штандартенфюрер Жарков, резидент отделения Абвера, организовавший осенью их возвращение на Таманский берег, вспомнил бы советских диверсантов мгновенно, но у него и необходимости такой не возникло. Об их прибытии с вкрадчивой улыбочкой ему нашептал начальник полиции посёлка Колонка Фёдор Годына. Собственно, и не усердствуя особо, а исполняя только поручение, возложенное на него Абвером.

Заключалось оно в том, чтобы «вести» втёмную профессора истории М.Ф. Бурцева, несомненного — как полагали в Абвере, — члена неуловимого подполья.

Но потому только и не было особого толка от этой слежки до сих пор, что и подполье, в свою очередь, использовало бедного старика, не обнаруживая нитей марионетки. Даже новоявленной его «внучке» Наталье Сомовой было строго-настрого запрещено посвящать профессора в его явную или не слишком причастность к сопротивлению. Так что далее невинного, в общем-то, укрывательства бывших подпольщиков дело как-то не шло.

И вдруг… Советские диверсанты, тайник с оружием и немецкой формой? И за глупой девчонкой потянулась нить сообщников!

Годына уже радостно вертелся перед зеркалом, мысленно примеряя какую-нибудь сентиментальную глупость вроде Железного креста без дубовых листьев, в которой не было бы никакого практического толка, если б только она не гарантировала вывоз его в Рейх, когда немцы начнут драпать. А начнут непременно.

И вдруг… Опять это «вдруг!» лихой военной поры. Так вот, вдруг Годыну этот седовласый живчик, штандартенфюрер Жарков жестом усадил на спартанский, чтобы не сказать, арестантский стул.

— Не суетитесь, милейший, — он иронически прищурил один глаз, опершись локтем о стол и подняв ладонью седую бахрому волос ото лба. — Не прыгайте мне здесь, как блоха на собаке нехоженой. Придёт время — своё получите.

Фёдор даже вздрогнул, как пророчески двусмысленно прозвучала эта, банальная, в общем-то, сентенция[78].

— Продолжайте слежку — и упаси вас Бог быть обнаруженным за ней, не суть важно кем.

Должно быть, физиономия Годыны, отмеченная и без того не по должности впалыми щеками, так вытянулась, что господин штандартенфюрер счёл нужным пояснить:

— Хоть самими подпольщиками, хоть вашим начальством. Обещаю — в обоих случаях вам не поздоровится.

Начальник «вспомогательной полиции — Schutzmannschaft»[79], — едва не прокусил щёки. Походило на то, что вместо Железного креста он разжился стальным капканом.

— Ну, чего ждёте? — как бы вновь и с удивлением обнаружил Жарков Фёдора на прежнем месте. — Идите, работайте.

— Гостей принимаете? — широко улыбнулся Яков, протолкавшись в конспиративно узкую щель высокой двери.

— Здравствуйте! — вспыхнула девушка румянцем на высоких скулах.

И, кажется, не оттого даже, что и впрямь обрадовалась долго и тревожно ожидаемым гостям. А потому что волосы, вымытые чисто, с довоенным «Душистым» мылом, теперь не забиты под платок в невзрачную луковицу, а схвачены — опять-таки по-довоенному, — белой атласной лентой и пущены по плечам русыми волнами.

«Боже мой, как это глупо и неуместно — белая лента сейчас!» — пронзило грудь осознание собственного пошлейшего кокетства. Поэтому, едва восстановив дыхание, Наталья Сомова доложила сдержанно, чуть ли не строго (правда, едва не подскакивая, чтобы высмотреть за широкими плечами Войткевича причину появления в её волосах атласной ленты):

— Груз получен, товарищи разведчики, и надёжно укрыт в надёжном месте под присмотр надёжного товарища, комсомолки Кати Соболевой. А где товарищ командир?..

— Ну, надеюсь, хоть Катя Соболева окажется менее «надёжным» товарищем, — картинно вздохнул Яков и отодвинулся.

Так, чтобы товарищ Наташа наконец увидела товарища Александра.

Видимо, за недолгое прошедшее время ни одна ночь одного товарища не обошлась без явления другого.

«Вот только в обратном порядке — это вряд ли, — снова едва сдержался старший лейтенант, чтобы не сдать капитана. — Тот с женой спал все эти, трагически короткие, их совместные ночки. Какие уж тут сновидения…»

Тем не менее едва вошедший капитан Новик сразу же понял, что на грудь ему не бросились только благодаря субординации, и даже подумалось капитану как-то смущённо и нелепо: «Тут уж не знаешь, ей-богу, что было бы лучше — сахарного петушка привезти или на ночлег остаться…»

Второе получилось как-то само собой.

Оказалось, что Катя Соболева работает на кухне одного из многочисленных немецких штабов 17-й полевой армии, к ней идти сейчас бессмысленно — дома Катя окажется только глубоко за полночь, — отчего-то краснея, пояснила Наташа.

Хотя, чего тут краснеть? Чтобы оставаться в Керчи на более-менее легальном положении после эвакуации, читай, изгнания местного населения, нужно было непременно иметь рабочий аусвайс, служить на оккупантов.

Вот хотя бы как сама Наташа, остававшаяся в заселённом немцами доме только благодаря работе прачкой — и тому, что публика тут подобралась странно порядочная: армейские унтера, да обер-офицеры[80].

Так что, ночлег не ночлег, а лучшего занятия, чем отоспаться хоть несколько часов, — сейчас и не придумаешь.