Взаперти - Николай Свечин

Лыков уже сообразил, что дело тухлое. Арестант оступился, разлил перед собой соляную кислоту и сам же в нее угодил. Где здесь покушение? И коридорный будет стоять на своем – он же все видел, как ему кажется…

– Ладно, Иван Макарович, я не стану поднимать вопрос. Но поверьте мне, он целил в лицо. Парня подослали.

– Татебные?

– Они. Давеча порезали моего батрака, а сегодня вот что…

– Однако мы договорились? – насел старший.

– Да.

Атака с кислотой не удалась, но цели своей отчасти достигла. Ранение Абрама Ребуса напугало бунтовщиков. Сапожники попросили Лыкова отступиться, иначе их всех перережут. Курган-Губенко демонстративно перестал разговаривать с сокамерником. А в военно-обмундировальной мастерской началась страда. Херсонские арестантские роты постигло несчастье: пожар уничтожил ремесленный корпус. И Литовский замок получил вместо них заказ от Одесского военного округа. Там потребовалось обновить мобилизационный запас – шестьсот тысяч комплектов! Сколько денег можно украсть с такого объема… Ради небывалого куша команда Сахтанского готова была пойти на серьезный риск. Для этого требовалось лишь устранить бывшего сыщика Лыкова.

Все изменилось в худшую сторону, и совершенно внезапно. Февраль шел к концу. Азвестопуло сообщил на свидании последние новости. Зуев стал наконец сенатором, освободив кресло Белецкому. Степан Петрович сделался законным директором Департамента полиции сразу, без унизительной приставки «и.д.»[106]. Сыщики, жандармы и контрразведчики готовились взять в оборот лжесвидетелей. Оставалось потерпеть совсем немного…

Алексей Николаевич после завтрака направился в сапожный цех. Он хотел еще раз поговорить с перетрусившими арестантами. Убедить их не бояться, открыто протестовать. Защитить свой карман, в конце концов.

На входе ему попался Курган-Губенко. Вид у него был напряженный, он как будто ждал сокамерника. Рядом маячил Лясота. Что он тут делает? Почему не в своем коридоре? И для чего при нем два надзирателя?

Лыков заподозрил неладное, но сделать ничего не успел. Завидев его, пристав вдруг упал. Ни с того ни с сего рухнул на пол, будто беднягу толкнули, хотя сыщик и пальцем его не тронул. Лыков удивился, но еще и слова не сказал, как Курган-Губенко закричал:

– На помощь! Убивают!

Мигом Лясота со своими людьми схватили Алексея Николаевича за руки. Он ничего не понял, а пристав продолжал голосить:

– Он меня ударил! Защитите!

– Что с вами, Леонид Панфилович? – попытался усовестить сокамерника Лыков. – Зачем вы врете? Люди же видели, я просто шел мимо.

Однако надзиратели не думали шутить. Они вцепились в «командированного» и потащили прочь. А спектакль между тем перешел во второй акт. Из вестибюля выскочил Сахтанский. Было ясно, что роли распределены заранее и против сыщика разыгрывают провокацию.

– Опять Лыков буянит? – радостно оскалился капитан. – В карцер его, на две недели.

– Ты уже пытался. Забыл, чем кончилось? – попробовал унять его арестант. Но Сахтанский сделался еще веселее:

– На этот раз будет по-моему. Попался, бунтовщик. Я тебе покажу, как давать волю кулакам. И свидетели имеются. Все, доигрался!

Сыщик не понимал радости капитана, однако Лясота быстро все ему разъяснил:

– Кочеткова увезли ночью, у него аппендиксный отросток воспалился. Будут резать. Так что Маркиан Владимирович теперь начальник тюрьмы и имеет право законопатить тебя куда хочет. Поворачивайся живей!

И сильно ударил сыщика ключами в бок. Тот опешил от такой наглости, но через секунду озверел. В результате старший надзиратель очутился на полу, а Лыкова схватили впятером и потащили вниз. Он уже опомнился и не сопротивлялся. В подвале Алексея Николаевича заковали в ручные кандалы[107]. Отвели в уже знакомый карцер и поставили в угол. Заглянул через порог капитан и сообщил с глупой ухмылкой:

– За нападение на старшего надзирателя тебе каторга будет. Ха-ха!

Арестант уже понял, что влип крепко, и решил не давать врагам новых поводов. И потому промолчал. Сахтанский разглядывал его, опасаясь приблизиться. Не дождался ответа и разочарованно сказал через плечо:

– Лясота, запирай.

Вдруг в камеру боком проник Заседателев и подобострастно предложил капитану:

– Ваше высокоблагородие, дозвольте, я его обыщу. А то наши забыли. Вдруг у него в кармане ножик?

– Забыли обыскать? – возмутился Сахтанский. – Такого опасного преступника?

Из коридора послышалось сразу несколько голосов. Надзиратели оправдывались: больно здоровый, еле-еле справились, не до осмотра было.

Заседателев, не дожидаясь приказа, подошел к Лыкову и стал шарить в его карманах. Делал он это подчеркнуто грубо, желая угодить новому начальнику Семибашенного. Алексей Николаевич чуть было не рассердился на осведа, но вовремя заметил, что тот что-то шепчет ему одними губами. А когда разобрал слова, весь сжался. Иван Кирьянович под видом обыска хотел его предупредить! И сказал едва слышно:

– Ночью вас придут убивать.

Через минуту Заседателев вытянулся перед капитаном и доложил:

– Чистый.

– Ну, дел и без него много, – важно произнес тот и махнул рукой. – Запирай!

Хлопнула дверь, повернулся в замке ключ, и стало тихо. У Лыкова горело лицо и путались мысли. Вот это вляпался… Кочетков слег в больницу, и на время его отсутствия капитан Сахтанский будет главным человеком в замке. Теперь у него есть право сажать арестантов в карцер. И первое, что он сделал, – это упек туда сыщика. Раньше утра никто сюда не придет: ни прокурорский надзор, ни чины Главного тюремного управления. А утром Алексей Николаевич будет уже мертв. Ночью ворвутся «иваны» и удавят его, а потом представят смерть как самоубийство. Курган-Губенко подтвердит, что Лыков действительно напал на него без всякого повода и был посажен в карцер за дело. Ему как бывшему приставу администрация поверит. Никому не придет в голову, что полицейский подвел под канку[108] своего коллегу. М-да…

Минут десять сыщик был вне себя от охватившего его бессилия. Он в кандалах. Вася Долбни Башка и Господи-Помилуй ребята здоровые, да еще глотов возьмут на подмогу. От стольких не отбиться. Да и чем? Голыми руками, которые скованы? Но постепенно Лыков стал приходить в себя и начал рассуждать.