Пушки царя Иоганна - Иван Оченков

Я внимательно посмотрел на свою давнюю знакомую. С момента последней встречи девушка сильно переменилась. Тогда она была еще совсем юной девчонкой, а теперь передо мной стояла… такая же девчонка, только чумазая от порохового дыма и, кажется, крови.

– Вы ранены?

– Нет, не думаю…

– Ну, то, что вы, милочка, не думаете, совершенно очевидно. Иначе бы не оказались в подобной ситуации.

– Меня освободят! – вспыхнула гордая полячка.

– Всенепременно! – хмыкнул я в ответ. – Но, может, пока вас не освободили, вы отправитесь со мной?

Панна Агнешка на мгновение задумалась, но тут в разговор вступил пленивший ее рейтар.

– Не обижай, государь, своего верного холопа, – насупленно пробурчал он, – моя добыча!

– Как зовут? – спросил я у него, нахмурившись.

– Савва Протасов, из жильцов[49].

– И сколько же ты хочешь, Савва Протасов, за сию пленницу?

Молодой рейтар еще более насупился, потом вздохнул и, набравшись смелости, махнул рукой:

– Не продается девка!

– Чего так? – изумился я.

– Эй, Протасов! – гаркнул на парня подъехавший Вельяминов. – Ты говори, да не заговаривайся!

– Прости, господин полковник, и ты, государь, не гневайся, – продолжал тот перечить. – Не хочу продавать!

– Эко его разобрало!.. – едва не засмеялся я, глядя на упорствующего рейтара. – Видать, оголодал.

Присутствующие дружно заржали над смущающимся молодым человеком, и лишь у Корнилия был такой вид, как будто он целится.

– Не смейся, надежа государь, – выпалил покрасневший как рак рейтар, – я, может, женюсь на ней!

Это неожиданное признание вызвало еще больший взрыв хохота у собравшихся вокруг, и только Михальский сохранял спокойствие.

– Родители-то твои живы еще? – поинтересовался я, отсмеявшись.

– Батюшка в ополчении погиб, а матушка жива, слава богу!

– Ну вот если матушка твоя благословит сей союз, то приходи, я перечить не стану. А сейчас, ей-богу, прекрасной панне лучше будет под моим покровительством. А теперь говори, сколько хочешь выкупа за нее?

– Коли так, государь, то не надо мне выкупа, – обреченно вздохнул парень, потом помялся и нахлобучил пленнице на голову только что отобранную у нее шапку. – Возьми, простынешь еще.

– Быть по сему! – решил я. – Панна Карнковская, позвольте представить вам моего телохранителя пана Михальского. С этой минуты он отвечает за вашу безопасность. Эй, болезные, подсадите боярышню в седло, у нас мало времени!

Девушка, похоже, была несколько напугана матримониальными планами взявшего ее в плен молодого человека и потому не переча вскочила на подведенную ей кобылку. Я же, глядя на стоящего с потерянным видом парня, вдруг неожиданно для самого себя снял с головы свою шапку и протянул ему:

– Держи, заслужил!

То что Анисим Пушкарев – человек хозяйственный, в стремянном полку ведали все, а потому никто не удивился его приказу тащить из ляшского лагеря все что только можно унести. Стрельцы, впрочем, ничуть не уступали в этом своему командиру, и споро покидав «нажитое непосильным трудом» имущество в захваченные возы, запрягли в них трофейных лошадей. Ездовых в импровизированный обоз назначили из числа легкораненых. Одним из таких был чернобородый Семен, едва не зарубленный венгерским пехотинцем в утреннем бою. Впрочем, от его алебарды стрелец ловко увернулся и тут же ответным ударом раскроил своим бердышом череп противника. Обливающийся кровью мадьяр упал, а его убийца тут же запнулся о тело убитого и охромел. И вот теперь он сидел на козлах и правил парой лошадок, то и дело морщась от боли в поврежденной ноге.

– Как нога-то? – поинтересовался поравнявшийся с ним верховой стрелец.

– Болит, проклятая, мочи нет… – скривился тот в ответ.

– Сказывают, тебя царские лекари смотрели?

– Да что этот басурманин понимать может, – отмахнулся чернобородый. – Дернул за ногу, окаянный, так, что я свету божьего не чаял увидеть, да велел ногу не тревожить. А как ее не тревожить?

– Все же лучше, чем верхом, – рассудительно заметил его товарищ.

– Скажешь тоже, лучше… да лучше бы они мне винца налили! Я сам видал, как Прохору наливали.

– Не гневи Бога, Семен, Прошке-то весь бок пропороли. Сейчас лежит в беспамятстве, того и гляди богу душу отдаст!

– Вот-вот, оно ему все одно без надобности… – пробурчал стрелец и с надеждой посмотрел на приятеля. – Слышь, Игнат, ты бы попросил у артельщика?

– Ополоумел? В походе за пьянство и повесить могут!

– Так то здорового, а я хворый.

– А Пушкареву без разницы, какой ты!

– Это верно, – пригорюнился чернобородый. – Ну и ладно, не помру как-нибудь. Чего нового-то слыхать?

– Да чего тут нового, – пожал плечами Игнат, – побили маленько ляхов, да и удираем. Драгуны остались их задержать елико возможно, да потом нас догонят.

– Немецкие драгуны или русские?

– Панинские.

– Понятное дело – православных не жалко…

– Тьфу на тебя! Хотя слушай… сказывают, один рейтар из московских жильцов поймал ляха, а тот оказался девкой!

– Иди ты!

– Вот тебе крест.

– И чего?

– Да ничего, ее государь увидал и захотел выкупить, а тот ни в какую! Женюсь, мол, на ней, и все тут!

– А царь чего, неужто зарубил?

– Кого зарубил? – изумился Игнат.

– Как кого, жильца!

– Да господь с тобой, не стал он его рубить.

– Но девку отобрал?

– Зачем отобрал? Она сама с ним поехала, а государь рейтару свою шапку пожаловал.

– Ишь ты, – озадаченно покрутил головой стрелец, а потом, тряхнув головой, заявил: – Честь та велика, а деньгами все одно лучше!

– Я тоже думаю, что лучше деньгами получить, чем на латинянке жениться.

– Ага, особливо после царя.

– Ты о чем это?

– А ты думаешь, она ему для чего занадобилась? Царица не едет, Лизка в Кукуе осталась, беса тешить-то и не с кем.

– Тьфу ты, прости господи! Ну тебя, Семен: доведешь когда-нибудь до греха.

Между тем девушка, о которой они говорили, тряслась в седле посреди царских телохранителей. Панна Карнковская после всех приключений чувствовала себя совершенно разбитой и готовой вот-вот упасть. К тому же у бедняжки со вчерашнего вечера не было во рту даже маковой росинки, и она ужасно хотела есть. Но попросить окружавших ее суровых ратников не позволяла гордость, а пленивший ее герцог, казалось, совсем позабыл о бедной Агнешке. «Прежде он был совсем не такой…» – невольно подумала она, припомнив взятие Дерпта. Город тогда был захвачен, прислуга в ужасе разбежалась, а Иоганн Альбрехт вдруг сам встал к плите и приготовил завтрак для себя и своих людей, не забыв пригласить к столу своих пленников Карнковских. При этом он шутил, рассказывал занятные истории и вообще был очень мил. Потом он добился, чтобы в Дерптский замок приехала ее тетя, и честное имя Агнешки не пострадало. Боже, были же времена, когда у нее было честное имя! Но почему он тогда отверг ее любовь?