Моя малышка - Мэри Кубика

Он все чаще заговаривал о том, чтобы забрать меня, но говорил – по доброй воле Джозеф меня ни за что не отпустит. К тому же у Мэттью даже на себя нет денег, не то что на меня. Он не рассказывал, где жил, когда ушел из приюта для бездомных. Вернее, рассказывал, но все это снова было вранье, чтобы меня успокоить. Говорил, что коллега с заправки пускает ночевать на свой диван, или приятель, владеющий маленьким магазинчиком, разрешает Мэттью спать там на койке, а заодно охранять его по ночам. Но, рассказывая все это, Мэттью отводил глаза. Совсем как в те разы, когда придумывал истории про баржу на реке Миссури. Сразу поняла, что он говорит неправду. Вид у Мэттью был усталый, даже измученный, кожа на лице обветренная. Может быть, он жил на улице. Не знаю.

И все же продолжал рассуждать про то, как заберет меня. Говорил про места за пределами Омахи, где мечтает побывать. Горы, пляжи. Сказал, что будет копить деньги. Даже пугал меня, говоря, что начнет воровать сумки или ограбит банк. На самом деле не думала, что он способен пойти на преступление. Но жить с Джозефом и Мириам стало совсем невмоготу, и, если бы Мэттью и впрямь пошел на грабеж, не уверена, что сильно старалась бы его остановить. Если никто не пострадает, пусть.

Может быть, говорил Мэттью. Когда-нибудь.

Иногда мы целовались у меня в комнате. Иногда ложились в кровать. Я не знала, как называется то, что мы делаем, так же как не знала, как называется то, гораздо менее невинное и безобидное, что делал Джозеф. Мэттью про ночные визиты его отца не рассказывала. Боялась, что он обвинит меня во лжи. Твое слово против моего, говорил Джозеф. Никто тебе не поверит. И вообще, напоминал он, кому ты нужна, кроме нас?

Наши с Мэттью поездки в библиотеку продолжались. Прошла осень, наступила зима. Несколько недель Джозеф не ходил на работу, потому что начались зимние каникулы. Целыми днями торчал дома, так что с Мэттью увидеться не получалось. Но я много думала о нем. Вспоминала прикосновения его рук и то, как он произносит мое имя – Клэр. Снег валил густыми хлопьями, застилая лужайку перед домом плотным белым покрывалом. Смотрела в окно на снегопад и вспоминала, как в Огаллале мы с мамой и папой лепили снеговиков, катались на санках и играли в снежки. Но здесь, в этом доме, снежная погода означала лишь, что Джозеф носа за дверь не высунет. Ударили морозы, в доме было не намного теплее, чем на улице. Во все окна задували сквозняки, температура держалась на уровне пятнадцати градусов, не выше. Целыми днями мерзла.

Потом Джозеф наконец вернулся на работу, и снова начал приходить Мэттью. Казалось, зима никогда не закончится. По календарю уже был март, но весна еще и не думала наступать. Холодно, пасмурно, с крыш домов свисают сосульки.

Однажды, в самом начале марта, мы с Мэттью собрались в очередной раз ехать в библиотеку. Ему не терпелось показать мне какую-то новую программу на компьютере. Давно не видела его таким веселым и оживленным. Небо заволокли темно-серые тучи, изо рта при каждом слове вылетали белые облачка пара.

Но мы с Мэттью не знали, что в тот день Джозеф неважно себя почувствовал. Когда бодро запрыгнули в синий автобус и проезжали мимо Вудмен-билдинг, даже не подозревали, что у Джозефа, читавшего в колледже лекции, вдруг разболелась голова, причем так сильно, что к тому времени, когда мы выдвинули стулья и уселись за компьютер, он уже подумывал о том, чтобы отменить дневные занятия. Решил вернуться домой и прилечь. Как мы могли предвидеть, что, пока мы забрасывали в автомат монетки, чтобы купить пакетик чипсов, Джозеф уже складывал свои вещи в черный рюкзак? А к тому времени как уединились в отделе технической книги, чтобы листать страницы и целоваться, Джозеф успел сесть в машину и был на пути к дому?

Когда вернулись, в коттедже стояла тишина. Сильные порывы ветра почти втолкнули нас с Мэттью в дверь. Он как раз говорил о матери, о Мириам. Если бы он был на ее месте, рассуждал Мэттью, он бы хотел, чтобы его кто-нибудь пристрелил. Все лучше, чем такая жизнь. Меня так потрясли его слова, что смотрела на Мэттью с открытым ртом. Даже не сразу заметила Джозефа, сидящего на краешке кресла с откидной спинкой и не сводящего с нас пристального, хищного взгляда. Он не просто замер, а застыл, точно статуя. При виде его Мэттью резко остановился в дверях. У меня тоже ноги приросли к полу. Джозеф держал в руках лампу. Хлопчатобумажный абажур валялся на полу рядом с его массивными, тяжелыми ботинками.

О том, что случилось дальше, говорить тяжело. Когда Джозеф спросил, где мы были, голос его звучал так подчеркнуто спокойно, что по коже мурашки побежали.

– Выходили пройтись, – ответил Мэттью.

Некоторое время Джозеф молчал, все туже накручивая на руку шнур от лампы. Потом спросил, откуда я взяла оранжевую куртку и кеды. Когда Мэттью уходил, забирал эти вещи с собой, чтобы Джозеф не нашел.

Они с Мэттью давно не виделись. Джозеф даже не догадывался, что Мэттью частый гость в его доме.

Потом Джозеф потребовал, чтобы на его вопрос ответила я, потому что ложь – оскорбление Бога и такое же тяжкое преступление, как греховные помыслы. Это Джозеф мне твердил постоянно. Потому и захотел, чтобы ответ дала я. Слова сами собой слетели с моих губ. Не колеблясь повторила то, что сказал Мэттью: «Выходили пройтись». Тогда Джозеф повернулся к сыну и спросил:

– Чему я тебя всегда учил, Мэттью? Дурная компания до добра не доводит. Помнишь, что я говорил?

Тут все и началось. Вдруг, без предупреждения, Джозеф пересек комнату и с размаху ударил Мэттью лампой в висок, потом еще и еще. При этом Джозеф во весь голос выкрикивал ругательства, которые моя мама лишь иногда, рассердившись, бормотала себе под нос. Я пыталась остановить Джозефа. Подбежала, повисла у него на руке, умоляла не трогать Мэттью, но он лишь стряхнул меня, отбросив на холодный, жесткий пол. От падения сразу дух вышибло. В себя пришла не сразу. Но не успела кое-как подняться, как Джозеф тут же нанес мне мощный удар в лицо, и я снова очутилась на полу. Из носа хлынула темная, густая, липкая кровь. Все происходило так быстро, что не успевала опомниться. Услышала, как от удара лампой хрустнула кость. Разлетелись капли алой крови, забрызгивая бежевые обои. «Сукин сын, подонок, недоносок», – отрывисто бормотал Джозеф, тяжело дыша. И это еще самые приличные слова. В ход шли все предметы, подвернувшиеся Джозефу под руку. Телефон, ваза, пульт. Слышала, как что-то разбилось. Раздался крик. И снова над головой взлетели брызги крови.

От страха съежилась на полу, подтянув под себя колени и закрыв голову руками. Паркет подо мной дрожал, будто при землетрясении. Потом пришел Айзек – то ли из школы, то ли с работы. Они с Джозефом принялись избивать Мэттью вместе. Как он был до сих пор жив, не знаю. Я только кричала:

– Хватит! Не бейте его!

Но на меня никто не обращал внимания.

Тут Мэттью удалось нащупать подсвечник, и он ударил им Айзека по голове. На секунду тот застыл, потом покачнулся и схватился за ушибленное место. Но, когда Мэттью замахнулся еще раз, Джозеф выбил подсвечник из его руки. Понятия не имею, сколько продолжалось это беспощадное избиение. Тридцать секунд? Тридцать минут? Мне казалось, будто прошли годы, десятилетия. А хуже всего было то, что я ничего не могла поделать.