Революция - Александр Михайлович Бруссуев

бомбисты, не сумев вовремя подготовить гимназистку или студента политеха с пылающим взором, обратились к подготовленному и проверенному подпольщику с десятилетним стажем, к товарищу Камо. Тот за деньгу малую экспроприировал всю месячную выручку от всех рюмочных в момент передачи ее в российский банк. Взял пистолет системы наган и перестрелял к чертям собачьим всех коллег-революционеров, сдававших еврейским банкирам очень крупную сумму в рост. Попутно, конечно, и прочих посетителей перебил, и служащих, а потом патроны кончились. Изъял всю наличность, погрузил ее на извозчика — и был таков. Хорошо, хоть оговоренную сумму нанимателям своим для развития революции отдал, а то ищи потом товарища Камо по всему Нахичевани!

В Финляндию радикальные революционеры предпочитали приезжать на отдых. Их лидеры — в Швейцарии, в Ниццы, а народ попроще — в Котку и Турку. Вроде бы и за границей, а, вроде бы, и в России. По крайней мере, дороги хорошие, не надо в грязи утопать.

Бывало, что их встречал Тойво со своей бригадой. Вытаскивал на вокзале в Гельсингфорсе мертвое тело, благоухающее алкоголем, и тащил в укромное место, где тело оживлялось посредством вливания внутрь живой воды крепостью в сорок, как то водится, градусов и бодрящим массажем специально подготовленной для этого дамы, именуемой в узких революционных кругах, как «профурсетка». Или две профурсетки, или, даже, три.

Тут же вились полицейские шпики, с которыми можно было сходить в соседний буфет и выпить кофе, либо пива.

— И чего я здесь не видел? — говорил шпик.

— Погоди, сейчас еще твой начальник заявится, — криво ухмылялся Тойво.

И, действительно, заявлялся. Только не с проверкой или какой иной служебной надобностью, а с дружественным визитом «в нумера».

— Сейчас друг другу секретные материалы сольют, чокнутся и выпьют, не побрезговав. А потом либо кого-то из вас в кутузку определят, либо кого-то из нас со службы выпроводят без пенсиона по профнепригодности. Всем радость — галочки в отчетности, только нам горе, — вздыхал шпик.

— А что ты хотел? — удивлялся Тойво. — Всем надо жить. А им — надо хорошо жить и даже отлично.

— Ага, — соглашался собеседник. — Отлично от других.

— «Революция — ты научила нас верить в несправедливость добра. Сколько миров мы сжигаем подчас во имя твоего святого костра!» (песня Ю. Шевчука) — скрипуче пел Антикайнен.

«Бляха, муха!» — думалось Тойво. — «Разобраться, так одно дело делаем. Может быть, разными путями, но это же единство и борьба противоположностей в чистом виде. Бытие, блин, определяет сознание. Просто прибавочная стоимость в душевных муках!»

Видимо, не так, чтобы редко он заходил в туалет и выходил из него не так, чтобы скоро. Маркс и Энгельс — марксизм-энгельсизм.

Антикайнену понравились слова, переданные ему одним из его людей, заботившихся о приезде некого бывшего семинариста из Грузии, ныне — важного революционера (это, конечно, Иосиф Джугашвили, как же без него!). Тот, размякнув после сауны, как-то сказал:

— Что нам завещал философ Джон Томас в книге «Основы мира» (1847 года издания)? «Никто не имеет права ограничивать то, что открыл нам Господь, рамками собственного невежества». Я добавлю: ни царь, ни поп — никто. «Главное — мудрость: приобретай мудрость, и всем имением твоим приобретай разум. Высоко цени ее, и она возвысит тебя; она прославит тебя, если ты прилепишься к ней» (Книга Притчей Соломона, глава 4 стих 7, 8).

А потом, пустив кольцо дыма от папироски «Герцеговина Флор», дополнял:

— Только лишь я буду ограничивать. И только тогда, когда мудрость эту в себя впитаю.

Ну что же, взрослые столпы революции в присутствии мальчишек на побегушках не особенно стеснялись в самовыражении. А те в свою очередь пытались запомнить каждое слово, пусть и донесенное переводчиком, каждый поступок этих людей, делающих свою Историю. История эта, как правило, делается без участия разума. А сон разума порождает, естественно, чудовищ.

Впрочем, может и неестественно.

Тойво довелось как-то встретиться с одним парнем, которого они потом с сотоварищами, не сговариваясь, сдали полиции. Так вот тот на полном серьезе распространялся:

— Я для революции — самый нужный человек, потому что не могу больше жить в рабстве. Помню, на меня как-то косо посмотрел один парень. Я к нему: что глядишь, паразит? А он удивляется, смотрит на меня, как на муравья и говорит, чтобы я шел своей дорогой. Ну, я его, естественно, подкараулил, когда он в парке бегал, и полоснул битым бутылочным горлышком по животу.

— Почему — естественно? — спросил Тойво.

— А ты бы поступил иначе? — совершенно искренне удивился парень. — Это же для всех естественно.

Ему по голове ударили сразу несколько человек. А потом отвели в ближайший полицейский околоток. Скорее, даже, отнесли, потому что сам идти тот отказывался.

— Это он чемпиона порезал, — сказал Антикайнен полицаям.

Чемпионом был Пааво Нурми, будущий великий спортсмен.

22. 1914

Пааво Нурми в Хельсингфорсе бывал нечасто, а если и бывал, то все его визиты строго ограничивались по времени. Нечего ему было здесь делать, родившийся в Турку в 1897 году, он был привязан к родному городу. Там была семья: мама и братья-сестры. Там была могилка отца, столяра по профессии, неожиданно умершего в 1910 году. Там был, наконец, «Turun Urheiluliitto», легкоатлетический клуб, который, начиная с девятилетнего возраста, выплачивал ему именную стипендию. То, что так недоставало Ритоле, у Пааво было всегда: внимание отечественных спортивных кругов. Даже когда после потери кормильца ему пришлось идти на прядильную фабрику, бросив школу, Нурми перечисляли малую толику, чтобы хватало на пропитание.

Из Пааво растили нового чемпиона на смену легендарному Колехмайнену. В Вилье Ритола почему-то такого чемпиона не видели. Впрочем, звезда Нурми, заблиставшая в 1914 году, не меркла добрых двадцать лет — это означало, что в нем не ошиблись.

Ежедневные трехразовые тренировки, специальная диета, где большую часть рациона составляли овощи, меньшую — фрукты, совсем малую — мясо, все сдобренное рыбой, лишь только увеличивали его потенциал по сравнению с другими спортсменами. Потенциал увеличивался, отношения уменьшались. «Жрет траву, вот и дуреет», — переговаривались по его поводу другие молодые бегуны. Кто-то из них тоже пытался придерживаться его диеты, но то ли чего-то из продуктов не хватало, то ли, наоборот, было с избытком. Спутником таких питаний сделалось расстройство желудка, а с этим на старт не выйти хотя бы из уважения к сопернику.

Еще будучи на фабрике, Нурми от переживаний придумал особый вид тренировок, число которых сократилось до одной в день по производственной необходимости. Жизнь тогда была ему не очень мила, поэтому он тренировался со спарринг-партнером — с поездом.

Ухватившись за