Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - К. У. Гортнер

– Хотя для меня это и мучительно, но нет – не общалась. Он ни разу меня не позвал и даже извинения не прислал, а ты еще заверяла меня в его скором и униженном раскаянии. Могу только сказать: по моему мнению, он заслужил свою участь.

– Почему ты так говоришь? – У меня внезапно перехватило дыхание.

Неужели его болезнь усугубилась? А я-то думала, что он выздоравливает!

– Ты ведь его видела, да? – Она пожала плечами. – Когда гордыня человека переносит такой удар, он не способен думать ни о чем другом.

Ее слова воскресили мои страхи того вечера. Французская болезнь тут ни при чем, просто разочарование обострило обычную горячку Чезаре. Стало понятно, почему он прячется в палаццо: сначала ему нужно взять себя в руки. Те ужасные слова, что он говорил мне, жестокие чувства, которые я видела в его глазах, – все это способы, которыми он облегчает свое бремя, как Санча свое – с помощью внешнего безразличия. Таким образом он борется с мыслью, что пока он закован в кандалы своей службы Церкви, Хуан свободен пожинать славу мечом. И все же беспокойство не покидало меня, пока Санча не вытащила из складок своей юбки кусок пергамента и не бросила мне на колени.

– От Альфонсо, – сказала она, не обращая внимания на Пантализею, которая сидела поблизости и при этих словах устремила на нас пристальный взгляд. Моя Пантализея после нашего посещения Чезаре стала еще больше дрожать надо мной. – Он ждет твоего ответа.

– С каких пор замужние дамы отвечают на письма мужчины, если он им не отец и не муж? – спросила Пантализея.

– А с каких это пор служанки учат своих господ? – сердито спросила Санча.

– Да, с каких пор? – повторила я, в волнении глядя на письмо.

Движением руки я выпроводила Пантализею, пока она не сказала чего-нибудь еще, потом повернулась к окну и сломала печать.

Письмо от Альфонсо. Я увидела почерк и стиль человека, не только много пишущего, но и знающего толк в литературе.

Его письмо не было подписано на тот случай, если попадет в чужие руки. И все же я слышала его голос за этими словами и поражалась тому, что принц, которого я едва знала, может питать ко мне такие чувства. Я тоже ощущала притяжение между нами, помнила тот безмятежный час, который мы провели вместе, забывшись в мире наших общих интересов. Но тот час уже терялся в прошлом, заслоненный моей встречей с Чезаре и возвращением Джованни. Теперь его письмо вернуло мне воспоминания. Я никогда не получала таких посланий, написанных от сердца и искренних. Прочтя его еще раз, я сказала Санче:

– Я должна тщательно продумать ответ.

– Не думай слишком долго, – предупредила она. – Он умрет от горя, если ты будешь медлить.

Но написать ответ у меня не нашлось времени, потому что вскоре нас захватили приготовления к приезду Хуана. Несколько недель жаркого лета папочка отдавал все свое свободное время и деньги на организацию грядущей встречи. Даже брусчатка площади Святого Петра была отмыта от грязи, бродяги и нищие упрятаны в тюрьму, чтобы не испачкали позолоченные арки, построенные на дороге, по которой должен был проехать Хуан.

И вот уже мы жарились на безжалостном августовском солнце, облаченные в лучшие наряды, на обтянутом бархатом помосте, чтобы встретить моего брата, возвращающегося из Испании.

Вдалеке зазвучали трубы. Мы с Санчей сидели на подушках, и я посматривала на другую сторону помоста, пытаясь поймать взгляд Чезаре. Я видела его впервые после моего визита в его палаццо, и к тому же это было его первое официальное появление. Я с облегчением отметила, что он не кажется больным. Он все еще был слишком бледен, под глазами синели тени, но он выглядел таким изящным в своих алых одеждах, шапочка облегала его коротко стриженную голову, руки без перстней были сложены перед широким поясом.

– Он уже близко, – услышала я довольный шепот папочки. К моему удивлению, он обращался к Чезаре. – Я слышу приветственные крики. Наш возлюбленный Хуан дома!

Мне вдруг захотелось встать с подушки и горячо возразить отцу, но этот порыв смутил меня. Всю свою жизнь я готова была целовать землю, по которой он ходит. Но его нежелание видеть ту боль, что прячется за внешней безупречностью Чезаре, едва не заставило меня закричать на весь Рим: у папы Александра VI не один сын, и если он не умеет воздавать им должное в равной мере, то рискует обречь всех нас на…

Одобрительный рев отвлек меня: на площадь вступала процессия. В окружении множества придворных Хуан сидел на жеребце под чепраком из парчи с золотой нитью и звенящими колокольчиками. Его алая шапочка и бархатный дублет цвета темной охры были так густо усажены драгоценностями, что он сиял ярче солнца. Его окружала диковинная свита: мавры в тюрбанах, кувыркающиеся шуты, карлики, марширующие в бархате того же цвета, что и на нем. Следом за ним ехал облаченный в роскошные одежды (оплаченные, как всегда, нами) Джованни, который еще раньше, как было предусмотрено церемонией встречи, уехал к Порта Портезе.

Лицо Джованни привлекло мое внимание. Я никогда не видела его радостным, а теперь он, казалось, преобразился, посветлел, даже похорошел слегка, словно возвращение Хуана зарядило его новой энергией. Я не верила своим глазам, вспоминая с отвращением его совокупление в моем палаццо с Хуаном и Джулией. Я так увлеклась, что не почувствовала, как Санча щиплет меня за руку, пока она не прошипела:

– Лукреция, ты должна встать. Его святейшество поднялся на ноги!

Я встала, поправив свое великолепное, хотя уже и чуть помятое серебряное платье. Пропитавшись по́том, оно липло к телу.

Папочка шагнул к краю возвышения.

– Мой сын! Хуан, hijo mio![64] – выкрикнул он.

Толпа, которую всегда трогала его отцовская любовь, обезумела.

– Гандия! Гандия! – разносилось по площади с такой силой, что я опасалась, как бы не рухнули хрупкие статуи базилики.

Хуан спрыгнул с коня и под звон колокольчиков поднялся на возвышение, где ждал папочка.

– Помилуй нас Господи, у него что, колокольчики и на одежде? – шепнула Санча мне на ухо.

Я с трудом сдержала смешок: театральным жестом Хуан снял мантию в мавританском стиле, с крохотными серебряными колокольчиками, и швырнул себе за спину. Она упала ворохом материи, издав нежный звон.