Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - К. У. Гортнер

Я вдруг почувствовала чьи-то пальцы на своей руке и резко развернулась. Прежде чем я успела крикнуть, Санча другой рукой зажала мне рот.

– Ш-ш-ш, – произнесла она одними губами и потащила за собой в коридор.

Я вырвала руку в досаде и смущении, что меня застали у дверей папочки.

– Извини, что прервала, – сама знаю, сколько всего можно узнать таким путем. Но твой муж в ярости. Ты должна немедленно вернуться, иначе он разнесет твое палаццо в щепки.

Спеша по лестнице в мои апартаменты, я слышала крики и грохот, как будто в передней что-то переворачивают. Возможно, стол с графином или буфет с тарелками. Потом раздался крик Пантализеи:

– Signore, per favore! Моя госпожа пошла к его святейшеству, я настаиваю, чтобы…

– Прочь отсюда! – взревел Джованни.

Санча вытащила из-под плаща маленький кинжал. Ее лицо помрачнело. Мы перешагнули порог, мое горло сжималось от страха. Передняя оказалась разгромленной: на ковре лежали перевернутые стулья и осколки фарфора. Мои дамы жались к двери спальни, а Джованни наступал на них, когда услышал, как мы с Санчей вошли. Тогда он развернулся, его качнуло. Глаза прищурились и налились пьяной яростью.

– Я имею право, – пробормотал он, указуя на меня пальцем. – Я имею право, черт бы тебя побрал!

Неожиданно на меня снизошло ледяное спокойствие.

– Боюсь, что понятия не имею, о чем вы говорите. И точно так же не понимаю причин столь непристойного поведения, синьор.

– Тебе следует бояться. – Он сделал нетвердый шаг в мою сторону. – Потому что я имею право, а не твой вероломный брат, черти бы его взяли, и не твой боров-отец! Ты моя жена. Моя! Никто не может этого опровергнуть. Никто не осмелится сказать, что я не мужчина.

Краем глаза я увидела, как Санча обнажила кинжал и спрятала его в ладони. Я молила Бога о том, чтобы она проявила сдержанность. Несмотря на все его угрозы, Джованни слишком налился вином и не представлял опасности.

– Вы пьяны, синьор. Мы сможем поговорить, когда вы протрезвеете.

Он моргнул, словно мой ледяной тон остудил его, потом зарычал:

– Ты думаешь, в вашей выгребной яме у меня мало советников? Вы, Борджиа, не единственные, кто покупает глаза и уши. У меня тоже есть люди, которые шпионят для меня. И я прекрасно знаю, что планируете вы с вашим папочкой.

– Ничуть не сомневаюсь. И тем не менее меня абсолютно не интересует, что говорят вам ваши шпионы.

Пантализея подошла к нему сзади:

– Синьор, моя госпожа не желает вас видеть…

Вскинув руку, Джованни ударил Пантализею по лицу. Она отлетела на других женщин, те вскрикнули: она упала среди них с разбитым носом. Потекла кровь.

– Bruto![65] – Санча бросилась на него. – Ты думаешь, ты такой смелый – бить женщин? – Она размахивала кинжалом. – Посмотрим, какой ты будешь смелый, когда я отрежу тебе яйца.

– Так тут и еще одна шлюха Борджиа, – ухмыльнулся Джованни. – Отлично! Я отымею вас обеих, как до меня Чезаре и его святейшество.

Санча замахнулась на него кинжалом, но я обхватила ее и задержала. Потом сказала, выйдя вперед:

– Вы немедленно уйдете отсюда. Если нет, если вы посмеете повторить подобную клевету мне или кому-либо еще, я расскажу моему отцу и всему миру, кто вы такой. Все узнают, что вы можете иметь дело с женщиной, только если мой брат Хуан в то же самое время берет вас сзади, как турка.

Он уставился на меня, открыв рот.

– Да, – продолжила я, глядя в его выпученные от ужаса глаза. – Я была там. Все видела. Я воспользовалась этим, чтобы уничтожить Джулию Фарнезе. То же самое я сделаю и с вами, если вы дадите мне повод.

– Нет… – Казалось, голос изменил ему. – Невозможно. Я не… Ты не имеешь права…

– Имею, – улыбнулась я. – И я им уже воспользовалась. Вы забыли, что там в двери есть глазок? Там был и Джем – он мне все и показал. И хотя он мертв, но я-то жива.

Джованни не шевелился. Не говорил ни слова. Я почувствовала, как схлестнулась наша взаимная ненависть, наше презрение друг к другу. Потом он прошептал:

– Ты об этом пожалеешь.

– Не думаю, что я буду жалеть о чем-то в связи с аннулированием нашего брака.

Джованни мог отказать в просьбе Чезаре аннулировать наш брак, но, если я пригрожу раскрыть его грязную тайну, он будет вынужден согласиться.

Руки его сжались в кулаки. Я посмотрела на них:

– Только троньте меня, и я попрошу его святейшество заставить вас признаться не только в вашей неспособности осуществить свои супружеские права.

Со сдавленным всхлипом он вышел, пошатываясь, по пути боком задел моих женщин. И только теперь моя решимость схлынула.

– Он меня никогда не простит, – пробормотала я Санче.

– Если сейчас ты сказала правду, то тебе не нужно его прощение. Джованни Сфорца может быть пьяным дураком, но даже дураки понимают, когда следует подчиниться.

* * *

Зима подошла к концу, приближалась весна, к Страстной неделе на деревьях появились жаворонки, набухли почки. Утром Великой пятницы у моих дверей неожиданно возник Джованни. Я не видела его уже несколько месяцев, со времени нашего столкновения, и теперь едва узнала: он стоял в передней, сжимая в руке шляпу, одетый в темную котту, сапоги и плащ.

– Я иду в церковь Святого Онуфрия почтить мучения нашего Спасителя.

Он замолчал в ожидании моего ответа. Мне показалось, что вид у него изможденный. Если бы он не был мне совершенно безразличен, я бы сказала ему, что он болен и должен думать о своей бессмертной душе каждый день, а не только по церковным праздникам, как сегодня.

Но я и взгляда не подняла, осталась сидеть среди своих дам: мы вышивали после утренней молитвы.

– Благое дело, – сказала я, недоумевая. Зачем ему понадобилось сообщать мне о своих намерениях, если он никогда не делал этого прежде? – Желаю вам хорошего дня.

– Вам следует пойти со мной. Вы моя жена.

Демонстративно посмотрев на Пантализею, которую он ударил в прошлую нашу встречу – синяк у нее не проходил несколько дней, – я ответила:

– Я пойду сегодня на мессу, как и собиралась, с его святейшеством. Можете присоединиться, как мой муж.

Он подался вперед, будто хотел переступить порог, но что-то в моем взгляде удержало его – возможно, нескрываемое презрение. Сунув руку за пазуху, Джованни вытащил бумагу, сложенную и запечатанную восковой печатью. Поднял руку, словно собираясь швырнуть ее к моим ногам. Мурилла спрыгнула со своей скамеечки, чтобы перехватить ее. Моя карлица смело перекрыла ему путь, будто бросая вызов: пусть-ка попытается подойти поближе.

Скривив рот, он передал ей бумагу, потом развернулся и вышел. Мурилла принесла мне послание. Я хотела было с отвращением отложить его в сторону, но Пантализея отважилась сказать: