Замороженный мир - Дмитрий Емец

– Мер-ку-рий! – по складам выдохнул Афанасий, точно желая попросить совета, и дальше Меркурия уже не видел. Аскольд и Белый Танец пронеслись в разные стороны.

Афанасий примерно угадывал уже точку, где Аскольд войдет в землю. Он думал, что это будет лес, но откуда-то вынырнула большая буква «П», окруженная забором. Посреди длинных выступов «П» был пустырь, к которому Аскольд почему-то упорно стремился, не слушая уже даже и поводьев.

Афанасий с ужасом смотрел на этот пустырь, ощущая себя летчиком на падающем самолете. Не на современном самолете, там все мгновенно, а на каком-то допотопном, на заре авиации. Вот пилот несется к земле, вот видит реку, поле, деревья. Все крупнее становятся детали. Он еще на что-то надеется, еще дергает заклинившие рули, но самолет уже вышел из-под контроля, и пилот завидует уже пасущейся на лугу корове, которую видит отчетливо. Она-то плотно стоит на земле. Если бы можно было поменяться с ней местами! Он бы даже согласился стать коровой – но уже слишком поздно…

Пока у Афанасия проносились все эти мысли, на пустыре возникла тощая фигура. Кто-то стоял и размахивал руками, пытаясь обратить на себя внимание. Секунду Афанасий смотрел на эту фигуру в недоумении, а затем осознал, что фигура, кажущаяся маленькой, на самом деле огромна. Да это же Горшеня!

Как-то поняв, что Афанасий его заметил, Горшеня повернулся и огромными скачками понесся по пустырю. На бегу он оглядывался и, маня за собой Афанасия и взмахивая длинной рукой, показывал ему на что-то. Афанасий увидел, что недалеко от забора поблескивает небольшой прудик – просто дождевой водой заполнившийся овраг, который едва ли сможет спасти врезавшуюся в него Гулю.

Сам Афанасий достиг уже такой плотности, что теперь не только Гуля, но и лес, и пустырь, и недостроенный корпус были для него как одна плохо напечатанная фотография. Ни о чем не думая, кроме как о том, чтобы дать Гуле еще один шанс, Афанасий направил Аскольда точно в прудик.

И Аскольд как-то понял, чего от него хотят. Его и самого почему-то привлекал этот пруд, как раньше привлекал пустырь внутри буквы «П». Не столько слушаясь Афанасия, сколько сам принимая решение, Аскольд сделал угол еще более острым, затем, резко вскинув края крыльев, изменил наклон и в воду вошел почти отвесно.

В момент удара Афанасий зажмурился. Он ожидал брызг и того, что вода сорвет его с седла, страшно ударив о дно, однако ничего такого не произошло. Что-то сухо и неохотно лопнуло точно резиновая перчатка, и Афанасий понял, что он ЖИВ! Они сумели пронизать «мыльный пузырь».

«Мы с Аскольдом прорвались! А вот Гуля?» – Задыхаясь от вони Межмирья, Афанасий стал трусливо шарить свободной рукой. Глаз он не открывал – боялся увидеть перед собой пустое седло. Он был почему-то убежден, что Гуля исчезла, и лишь когда ее затылок больно ткнулся ему в подбородок, он понял, что Гуля здесь, но все же, не веря этому окончательно, продолжал жадно ощупывать ее.

– Принц! Где мы? – пискнул мультяшный голос.

И сразу же Гуля испуганно замолчала. Она не знала, что Межмирье меняет голоса, и не хотела звучать как зайчик из детской сказки. Афанасий в ответ тоже пропищал ей что-то ободряющее. Получилось нечто в стиле «зайчик и ежик совещаются, что подарить лошадке». Продолжая пищать, он разобрал поводья и шенкелями стал ускорять Аскольда. Впереди Афанасий уже видел узкий проход, вокруг которого медленно клубилась рыхлая масса болота. Гуля опять испугалась: заметалась как воробей, забилась, стала, мешая, хватать его за руки.

Афанасий смотрел на проход и ясно понимал, что расслабляться пока нельзя. Им предстоит прорваться сквозь болото. Понимал и то, что Гуля совершенно не готова. Десять минут болота имеют все шансы превратиться для обоих в вечность. Но все же они зашли уже слишком далеко и теперь либо вместе залипнут, либо вместе же прорвутся.

Афанасий зачерпнул легкими дряблый воздух, пятками больно ударил Аскольда – и вместе с Гулей провалился в душное жерло болота. Это было самое тяжелое прохождение в его жизни. Он не понимал, где верх, где низ. Их крутило точно в барабане стиральной машины. Гуля вопила, вертелась, кусалась и царапалась. Но это еще можно было терпеть. Хуже стало, когда она додумалась, откидываясь назад, бить Афанасия в лицо затылком. Афанасий спасался, лишь прижимаясь щекой к ее спине и шее – вполне такой интуитивный борцовский маневр, и, отвлекая Гулю от более сложных форм вредительства, давал ей кусать толстый рукав своей куртки.

То ли из-за ударов Гули, то ли из-за этого вращения в какой-то момент Афанасий перестал понимать, куда Белый Танец летит, и ему стало казаться, что они летят назад. Он стал натягивать поводья, и Белый Танец непременно застрял бы, если бы Гуля – по соображениям, впрочем, совершенно эмоциональным и не связанным с управлением пегом – не вцепилась зубами Афанасию в указательный палец. Он выпустил повод, и Белый Танец дальше сам уже решал, куда ему лететь, что спасло и Афанасия и Гулю.

Ближе к центру болота их стало крутить чуть меньше. В голове у Афанасия что-то прояснилось. Сражаясь с паутинками, он видел и то, что посылалось Гуле, и то, что посылалось ему. Видения были отрывистыми и противоречили друг другу. Афанасий удивился такому непрофессионализму эльбов, а потом разобрался, что для болота он и Гуля были одним целым. Болото не различало их и било в них как в одну раздвоенную шизофреническую личность. И это отчасти спасало, потому что Афанасий легко отражал многие, исключительно на девушек рассчитанные, вещи, равно как и Гуля легко разрывала поставленные на Афанасия сети. Вот он, главный плюс брака – что, несмотря на великую свою разность, двое сражаются все же вместе.

Наконец стало светлее, впереди замаячило пятно света, и они не то вывалились, не то были выброшены из болота. Двушка впустила их. Видимо, и для нее Гуля и Афанасий, связанные навеки, были одним целым.

Гуля рванулась в последний раз. Провела ладонями по лицу. Слабо улыбнулась.

– Куда ты меня затащил? Сосны какие-то. Привязал меня к себе. Спорим, что ремень лопнет. Он очень давит, – устало сказала она.

В болоте она билась, кричала, и теперь голос ее звучал бесцветно и был почти лишен выражения.

– Ты выиграла! – сказал Афанасий, торопливо ослабляя ремень.

Он чувствовал, что личинка Гули погибла и что тот последний недавний рывок был ее агонией. Теперь Гуле предстоит учиться жить без нее. Но будет лучше, если Гуля узнает об этом чуть позже.

* * *

Меркурий вылетел из ШНыра позже, чем собирался. Его отвлек Кузепыч, притащивший дамское седло из закрывшегося цирка. Седло было роскошное, отороченное фальшивым ягуаром, с двумя передними луками с левой стороны и безопасным стременем, которое раскрывалось при падении, не защемляя ноги.

– Э? – спросил Кузепыч. – Как тебе? Порадуем девочек?

Меркурий осмотрел седло, полюбовался двумя подпругами – одной широкой и другой дополнительной, балансировочной, пропущенной через петлю, расположенную снизу на основной подпруге. Потом с сожалением постучал по твердой вкладке на седле.