Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

смеялся над потешными образами всяких плутов: ростовщиков, менял, сводников и вольноотпущенников. Тем более что римлянин Плавт был настоящим патриотом, осмеивал греков, и негативные персонажи его пьес также были греками.

– Действуй, грек! – разрешил Константин Германик и тут же похвалил себя за исключительное чувство юмора.

Лодия причалила. Когда римский офицер, блистая бронзой парадных доспехов, поражая красно-белым гребнем на шлеме, ослепляя драгоценностями на ножнах и перевязи меча, ступил на деревянный причал, это произвело должное впечатление на антов.

Мужчина с золотым обручем на голове, решительно отстранив прикрывавшего его солдата, вышел навстречу, поднял свободную от драгоценной ноши – шапки, правую руку, произнес на пристойной латыни:

– Приветствую тебя, незнакомый, но великолепный римлянин, достойный гражданин великой Империи и подданный особо чтимого мною сияющего цезаря Валента, справедливого правителя и усмирителя варваров!

От такой цветастого вступительного слова Константину Германику стало не по себе, ответить в том же духе он не мог при всем желании. На помощь пришел Эллий Аттик. Появившись из-за спины трибуна, актер с важным видом даже не заявил, а продекламировал:

– Ты удивишься, любезный Доброгаст: откуда я знаю твое имя? Но, уверяю тебя, даже в блистающем Палатии, под сводом голубого неба и покровом царственного пурпура, наслышаны о твоем уме и рассудительности. Также всей Империи известны добрые слова наших многочисленных купцов, с которыми ты по-христиански разделил пищу и кров и которые, благодаря тебя, совершили в дальнейшем удачные сделки во славу императора Валента, да продлит всемогущий Господь его дни!

Князю Доброгасту явно понравился ответ. Тем более что Аттик очень артистично, а главное непринужденно прикрывал рукавом туники беззубый рот.

Константин Германик, наблюдавший сцену приветствия со стороны, вспомнив римскую поговорку «Искусство – вечно, жизнь – коротка», тут же переделал ее сообразно случаю. В редакции римского офицера крылатая фраза зазвучала таким образом: «Искусство побеждает, даже если оно без зубов».

Про себя отметив, что его собственная сатира может посоперничать с текстами классика комедии Плавта, трибун с князем Доброгастом направился в городище. Вприпрыжку, едва поспевая за своим господином, спешил совершить торговую сделку только что назначенный «управляющий».

Лют-Василиус с трудом, но все же удерживал Цербера, которого прихватили для экзотики и последнего, решающего довода.

По крутой дороге поднялись в крепость. Насыпанные земляные валы были окружены глубоким рвом, усилены деревянным забором с острым частоколом по всему периметру. В мутной воде рва трибун разглядел вбитые в дно короткие пики. Рачительный хозяин, беспокоясь о собственной безопасности, не пожалел драгоценного железа для наконечников смертоносных подводных ловушек.

На высоких деревянных башнях, предназначенных для усиленного наблюдения как за степью, так и рекой, маячили сторожевые.

– Готов опасаетесь? – по-солдатски прямо рубанул Константин Германик. И тут же пожалел о сказанном.

Князь Доброгаст ответил уклончиво:

– Много желающих воспользоваться скромными дарами наших пашен. А поскольку мои нищие крестьяне да рыбаки не всегда могут удовлетворить непомерные аппетиты жестоких в своей необузданной страсти кочевников да… и прочих, мы вынуждены откупаться, тратя и без того скудные запасы, доставшиеся нам от наших предков.

Эллий Аттик привлек внимание трибуна и выразительно приложил указательный палец к губам: «Молчи, командир. Ты явно сказанул лишнее».

Германик не понял, что именно имел в виду лицедей, но впредь решил поосторожничать и не упоминать ни о готах, ни о кочевниках-сарматах.

Дом местного царька находился внутри укрепленного городища и был окружен дополнительным частоколом. В отличие от всего виденного трибуном у антов, он был каменным, представляя собой, по сути, двухэтажную крепость. Без окон на первом этаже, но с узкими бойницами, расширявшимися внутрь, для удобства метания дротиков на втором уровне.

Территория внутри ограды перед небольшой крепостью была свободна от построек, если не считать импровизированной конюшни. Четверка отборных кобылиц томилась под камышовым навесом, рядом без дела слонялись конюхи. На широкой лавке лежали седла, уздечки.

«Князь готов к героической обороне и поспешному бегству, – мысленно подытожил трибун Галльского легиона. – Интересно, кого он так боится?»

В самой крепости находились около полусотни антских солдат, вооруженных преимущественно луками, метательными копьями; охотничьими рогатинами, эффективными при обороне стен; короткими мечами, удобными для боя, если противник все же прорвется на вал. Были и ополченцы. Этих наскоро учили на импровизированном полигоне, заставляя длинным копьем поражать деревянный щит. Новички, большей частью подростки, испуганно вертели головами и закрывали глаза, тыкая копьем в изображение бородатого и страшного «врага», намалеванного черной сажей.

Солдаты квартировали даже не в полуземлянках, а в землянках, покрытых тростником и слоем почвы. Впрочем, это было, скорее, предупредительной мерой от зажигательной стрелы или факела, переброшенного через ограду.

«Все равно бедно, очень бедно. Скудно до неприличия. А ведь Маломуж представлял Торговище как «богатое селение», – уныло подумал Германик. – Вот интересно: угощение будет тоже на уровне солдатской землянки?»

Оказалось, нет. Хозяин городища был любителем поесть, повадками напомнив трибуну Евсея, квестора Священного двора. Тот в жареном, вареном, тушеном виде перепробовал все, что прыгает, ползает и летает: от паштетов из соловьиных язычков до спинок беременных зайчих.

У антов оказалось скромнее, но плотнее. Князь Доброгаст, по его же словам, «кушал поздно, чтобы нагулять аппетит». На обед подали много свинины, меньше – тушеной дикой птицы. «Не набралась жирку, вкуса нет», – добродушно посетовал Доброгаст. Принесли жареную рыбу, но трибун, пресытившись в походе «рыбной похлебкой», на речную живность смотреть уже не мог. Налегал на свинину и капусту, которую Доброгаст по-особому антскому рецепту заготовлял на зиму. Вся посуда была местной, из ярко-коричневой глины с затейливым черным узором.

Пили разбавленное по греческому обычаю красное вино из дорогих серебряных италийских чаш и, конечно же, местную медовуху – из рогов туров.

Князь, из вежливости пообщавшись с римским офицером, переключил внимание на Эллия Аттика, расспрашивая его о ценах в Константинополе и готской Ольвии. Как ни странно, но грек отвечал толково, сказался опыт общения с покойным купцом Аммонием. Доброгаст слушал внимательно, часто переспрашивал, потом призвал солдата-писца и велел тому сделать некоторые пометки, пожертвовав для этого целый лист папируса. Безусловно, вещью очень дорогой в этих краях.

Наконец подали засахаренные сушеные фрукты, и Константин Германик решительно предложил «приступить к делу, сосчитать стоимость нашего прохода через территорию любезного Доброгаста».

Князь широко развел руками – «что ж, если гости так настаивают» – и тут же согласился.

Глава ХХХIII

История анта Идария

Константин Германик поднялся из-за пиршественного стола (кушали по антскому обычаю сидя), извинился перед хозяином.

– Прости, князь, но я не силен в арифметике. Полностью доверяю своему управляющему, Аттику. Если