Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана - Джордж Кеннан

Вы можете возразить: это же не было результатом деятельности только американских политиков, тут руку приложили и другие.

Естественно, мы сделали это не одни, и у меня нет никакого намерения браться за распределение ответственности за эти события. Правда, мы успешно применили некоторую, как говорится, ловкость рук. В международных делах существует правило: не попробуешь – не узнаешь. Если бы развитие событий за прошедшие годы шло не в совсем желательном для нас направлении – то есть произошло бы ослабление наших позиций, не исключаю, что многие из вас возложили бы вину за это на руководство нашим государством. Ведь ответственность за любые допущенные ошибки предъявляется всегда правительству.

* * *

За годы, прошедшие с того периода времени, миф о «доктрине сдерживания» не потерял своей привлекательности. В целом ряде случаев меня просили объяснить значение доктрины, сказать, считаю ли я успешным ее применение и как это относится к Китаю, высказать мнение, сохраняет ли она свою актуальность и по сей день. Задавалась масса других вопросов и давалась самая различная интерпретация. Просоветские писатели рассматривали ее как маскировку агрессивных намерений против Советского Союза. Критики же с правого фланга нападали на нее как раз за отсутствие агрессивности, за пассивность и нехватку призывов к окончательной победе. Серьезные комментаторы считали, что она была хороша в 1947 году, но потеряла свое значение с началом корейской войны и особенно в связи со смертью Сталина и установлением биполярности мира.

Я затруднялся реагировать на всю эту критику. Ведь то, о чем я говорил в своей статье «X», я и не собирался рассматривать в качестве доктрины.

Когда я писал статью «X», то имел в виду серию, как мне казалось, уступок по отношению к Советскому Союзу как во время войны, так и сразу же после ее окончания, – уступок, с которыми были связаны надежды на тесное сотрудничество наших правительств в послевоенный период. Вместе с тем я имел в виду тот факт, что многие люди, видя бесперспективность попыток добиться договоренности с советскими лидерами о послевоенном порядке в Европе и Азии, впадали в паническое настроение, считая новую войну между Советским Союзом и Соединенными Штатами неизбежной.

Именно по этой проблеме я и начал дискуссию в своей статье, полагая, что знаю эти вопросы лучше многих других в Америке, не нуждаясь ни в чьих консультациях и считая, что роковой неизбежности войны нет. На мой взгляд, существовал другой (очень простой) путь решения этой проблемы – путь, обещавший неоспоримый успех, идя которым мы могли бы избежать нового всемирного бедствия и обеспечить западному сообществу наций такое положение, которое было бы не хуже нынешнего. Вместо того чтобы делать бессмысленные односторонние уступки Кремлю, надо было переходить к инспирированию и поддержке сопротивления попыткам Советов к расширению регионов своего политического влияния и установлению там доминирующего положения, ожидая ослабления советской мощи и обуздания советских амбиций и поведения. Советские лидеры, какими бы грозными они ни были, не являлись суперменами. Подобно правителям всех крупных стран, им приходилось решать вопросы, связанные с внутренними противоречиями и дилеммами. Поэтому нам следовало, не проявляя агрессии, но сохраняя хладнокровие и решительность, просто-напросто выждать, пока сработает время.

Вот, собственно, и все, чего я хотел добиться своей статьей. Я не считал, что ситуация, сложившаяся после окончания военных действий в 1945 году, будет продолжаться вечно. Более того, я полагал: когда советские лидеры подготовятся к обсуждению проблем, вытекавших из окончания войны, мы, в свою очередь, решим, что же конкретно может быть сделано для восстановления нормального положения дел. Я полностью разделял мнение Уолтера Липпмана о важности вывода советских войск из Восточной Европы, хотя и не придавал этому большого политического значения, как он. (Впоследствии оказалось, что он был в большей степени прав.)

Пожалуй, никто лучше меня в то время не осознавал опасности постоянного разделения Европейского континента. Целью сдерживания было не поддержание статус-кво, сложившегося в результате военных операций и политических договоренностей в конце Второй мировой войны, а стремление помочь нам преодолеть тяжелое время и предоставить возможность обсудить с русскими все помехи и опасности, связанные с этим положением, для достижения мирным путем более лучших и здоровых условий существования.

Если политика сдерживания не сыграла своей роли, как утверждалось некоторыми аналитиками в последующие годы, то она и не провалилась. Провал произошел бы в случае, если бы она не смогла удержать русских от смертельно опасных действий, направленных «против интересов миролюбивых народов» (таких действий не последовало), или если бы не произошло ослабление советской мощи (а оно произошло).

Неуспех доктрины заключался в том, что наше правительство оказалось не в состоянии осознать политическую опасность как таковую и не смогло устранить ее невоенными средствами, неправильно интерпретировав к тому же значение корейской войны. Оно не сумело также использовать появившиеся благоприятные возможности в последующие годы для полезной политической дискуссии, будучи озабоченным военной стороной вопроса, закрепляя разделение Европы вместо того, чтобы ликвидировать его.

Таким образом, провалилась не «доктрина сдерживания», а намерение довести начатое дело до конца.

Используя в своей статье «X» термин «советская мощь», я имел в виду систему власти, инспирированную, организованную и руководимую Иосифом Сталиным. Ее монолитную структуру представляли практически почти во всех странах мира высокодисциплинированные коммунистические партии. В таких условиях любые успехи местных коммунистических партий следовало расценивать как влияние Кремля. А поскольку Сталин весьма ревниво осуществлял свой контроль над зарубежными коммунистами, они в то время неукоснительно являлись проводниками его воли. Он пользовался высочайшим авторитетом в коммунистическом мире, возглавляя четко действовавший, бдительный, с имперскими амбициями штаб, который не потерпел бы никакой оппозиции.

Разрыв Тито с Москвой, произошедший в 1948 году, – первая брешь в монолитном единстве руководимого из Москвы коммунистического блока. В течение длительного периода времени он оставался единственным. Но немедленного и существенного воздействия на коммунистический мир это не произвело. Однако когда в период с 1957-го по 1962 год противоречия между коммунистическими партиями Китая и Советского Союза, пребывавшие до того в скрытом состоянии, прорвались на поверхность и приняли форму главного конфликта между двумя режимами, ситуация в международном коммунистическом движении резко изменилась. Коммунистические партии, находившиеся не только за пределами Восточной Европы, могли теперь ориентироваться на два, а если считать Белград, то и на три полюса. Такая свобода выбора сделала для них возможным приобретение независимости во многих отношениях. Ни тот ни другой центры коммунизма не могли уже добиться полного дисциплинарного контроля за ними, опасаясь бросить их в руки другой стороны. Сами же эти партии, вынужденные открыто примкнуть к тем или другим, лишались возможности маневра, в результате чего не могли думать и поступать самостоятельно, то есть реально воспользоваться своей независимостью. Таким образом, если в конце 1940-х годов все коммунистические партии (за исключением югославской) рассматривались как инструменты советской мощи, то в конце 1950-х никто из них (разве лишь болгарская и чехословацкая) уже не являлся ничьим инструментом.