Девочка с самокатом - Дарёна Хэйл

Металл действительно выдержал. Стенки фляжки погнулись, но остались целыми, и пробка не вылетела, и вода внутри всё ещё есть. Отвинтив крышку, Эмбер осторожно позволяет нескольким каплям упасть на лицо Вика – на закрытые глаза, в посиневшие углубления прямо над веками, и на сухие губы, покрытые белым налётом.

Тёмные ресницы тут же слипаются мокрыми треугольниками и медленно, мучительно медленно вздрагивают.

Вик открывает глаза.

– Привет, – говорит Эмбер, и это, наверное, глупо, но что ещё тут можно сказать? Она понятия не имеет.

Вместо ответа Вик только морщится и пытается приподняться, опираясь на локти. Руки его не очень-то слушаются, да и всё тело, похоже, и несколько секунд он молча сражается с самим собой, а потом всё-таки побеждает.

– Что случилось? – спрашивает Эмбер, изо всех сил надеясь, что Вик сумеет ответить.

Он выглядит довольно слабым, бесконечно избитым, хуже, чем когда-либо в жизни, и она старается не смотреть на него, но не может. Светлые кудряшки запачканы грязью и кровью, и Эмбер ужасно хочется протянуть руку, чтобы разделить слипшиеся пряди, очистить их, будто ничего никогда их не марало.

Сигнальный браслет на его запястье разбит, но всё ещё светится красным огоньком. Работает.

– Тормоза отказали, – с трудом выталкивает Вик. Его губы двигаются медленно, словно бы неохотно, лицо кривится от боли.

– Что болит? – тут же реагирует Эмбер, не отрывая взгляда от ложбинки между бровей, собравшихся над переносицей.

Он криво ухмыляется.

– Всё.

Во рту у него не хватает переднего зуба, на лбу запеклась тёмная кровь, щеку пересекает глубокая ссадина – прямо над родинкой, мелкими ссадинами покрыто почти всё лицо. От переносицы в разные стороны расползаются тёмные круги, похожие то ли на очки, то ли на тени, которыми красилась Дженни.

Дженни. Дженни, наверное, к нему даже не подошла бы. Или, может быть, подошла, но никогда не стала бы об этом вспоминать и рассказывать. И уж точно осудила бы Эмбер за то, что та собирается сделать.

– Нельзя здесь оставаться, – говорит Эмбер. – Сейчас здесь никого нет, я видела, почти все мертвецы либо бродят где попало, далеко отсюда, либо бегут в противоположную сторону.

Вик кивает:

– За Лиссой.

По коже Эмбер пробирает мороз. На улице довольно тепло, но она ощущает себя так, будто оказалась внутри холодильника.

– Она взяла их на себя? Это смело…

Это смело, и она не ожидала такого от Лиссы, а ещё, наверное, могла бы догадаться о чём-то подобном сама – и попробовать увести мертвецов от Калани. Хотя что теперь говорить. Легко оглядываться назад (на самом деле совсем не легко, но…) и продумывать варианты, которые могли бы что-то изменить и кого-то спасти, но горькая правда в том, что время ей не подвластно. Уже ничего не изменишь.

Хриплый смех Вика отвлекает её от грустных мыслей. Он кажется таким неуместным здесь и сейчас, диким и совершенно безумным, а потом и вовсе обрывается, на излёте срываясь в лающий кашель. Откашлявшись, Вик вытирает губы ладонью – и Эмбер замечает не только слюну, но и кровь.

У него наверняка отбито нутро. Или сломаны рёбра. Или что-нибудь ещё, такое же страшное и неотвратимое, такое же не зависящее от неё, такое же «ты ничего не сможешь поделать, смирись».

Если Эмбер чего и не хочет слышать в своей жизни, так это слова «смирись». Она не хочет смиряться. Злость поднимается у неё изнутри, и это – злость человека, доведённого до предела.

Она уже потеряла Калани, и Вика тоже однажды потеряла, но теперь больше не потеряет. Она вытащит его из мёртвого города, чего бы ей это не стоило, не потому что она такая хорошая и не потому что он такой хороший или так ей дорог, а просто потому что нет, извините, обломитесь, никто, никто больше не будет умирать рядом с ней. У неё на руках, у неё на глазах никто больше не будет умирать. Она так решила. И точка.

– Ты можешь встать? – спрашивает Эмбер и протягивает Вику ботинок, подобранный возле стены.

Содержимое его разорванного рюкзака методично перекочёвывает в её целый рюкзак, уютно устраиваясь рядом с книжкой и динамо-фонариком, и в руки словно сам по себе попадает розовый шлем Вика. Ремешок на подбородке, видимо, лопнул от удара, когда мотоцикл, потеряв управление, врезался в стену, и шлем откатился в сторону. На фоне серого асфальта он кажется слишком ярким и слишком блестящим, и даже мысль о том, чтобы оставить его здесь, невыносима.

Эмбер должна забрать его с собой. Может быть, это единственное яркое пятно в мёртвом городе. Пусть оно останется с ней.

Кое-как закрепив ремешок, она набрасывает шлем на правую руку и берёт в неё ножку от табурета, а левую протягивает Вику.

– Давай.

Он честно пытается.

Он честно пытается, но у него не хватает сил, чтобы подняться самостоятельно, а у Эмбер не хватает сил, чтобы стать ему достаточным рычагом. В конце концов, она снова опускается рядом с ним на колени, устраивая его руку у себя на плечах, и медленно поднимается, ощущая себя Атлантом из книжек Хавьера. Будто бы она титан, которому на плечи погрузили целое небо, а Вик – это самое небо.

Глаза у него, во всяком случае, точно такие же.

Ноги дрожат от непомерного напряжения, а по лицу стекает едкий пот. Даже подняться вдвоём умопомрачительно сложно, что уж говорить о том, чтобы куда-то идти – каждый шаг даётся с великим трудом. Каждый шаг даётся с великим трудом, но они идут и идут, несколько часов кряду, и постепенно у них начинает получаться всё лучше и лучше, но Эмбер всё равно кажется, что всё это никогда не закончится, что они так и будут идти, пока не свалятся. Неважно, день это займёт или тысячу лет.

Тысячу лет Вик вряд ли выдержит. Его шатает так сильно, что Эмбер просто не может понять, почему он до сих пор не свалился, утянув на асфальт и её. Какая сила ведёт его вперёд, для неё остаётся загадкой. Совершенно точно ясно только одно: не та, которую расходуешь в обыденной жизни, не та, которая просто позволяет тебе ходить ровно и дышать регулярно. Это скрытые резервы организма, которые до поры до времени спят и пробуждаются только тогда, когда терять больше нечего. Когда ты переходишь границу.

Они запинаются о трещины на асфальте, петляют между грудами мебели и остовами старых машин, пробираются через запутанные, явно рукотворные конструкции из сетки и арматуры – почти как на стадионе. Хоть что-то знакомое.

Вик дышит неровно и хрипло, его грудная клетка поднимается и опадает с оглушительным свистом (будь Эмбер живым мертвецом, она услышала бы этот свист за бесконечные тысячи километров), и, наверное, в идеале ему сейчас нужно только одно – лечь на больничную койку и лежать на ней не шевелясь, чтобы не усугубить повреждения.

Но до больничной койки можно добраться, только если найти выход из города. Получается, Вику придётся рискнуть.