Девочка с самокатом - Дарёна Хэйл

«Разрушение и созидание, – говорил ей Калани, – то, из чего состоит мир».

Эмбер кажется, что в её мире нет созидания, одно разрушение. Её мир рушится на куски здесь и сейчас, с каждой новой секундой, приближающей неизбежное. Но она не будет об этом думать, не будет, не будет…

«В кратере вулкана, – говорил Калани, – был рождён огненный человек, и этот человек был совершенством».

«В этом есть определённая логика, – перебивала его Дженни, – потому что всё самое лучшее появляется на свет из страданий и боли».

По этой логике мир, утонувший в Апокалипсисе и живых мертвецах, должен стать если и закатом цивилизации, то только таким, после которого обязательно наступит рассвет – в тысячу раз лучше, чем все предыдущие.

По этой логике сегодняшняя ночь, вымазанная чернильной темнотой и маслянистой кровью на плече Калани, должна превратиться в самое яркое, самое чистое, самое невыносимо светлое утро – в тысячу раз лучше, чем все предыдущие.

Но этого не произойдёт.

«Всё будет хорошо», – говорил ей Калани.

Хорошо не будет, теперь Эмбер знает.

Она рычит – едва ли не громче, чем окружающие её мертвецы, и бьёт наотмашь, и пинается изо всех сил, и изо всех сил же старается не думать о том, что с каждым ударом сердца они оба оказываются всё ближе к той черте, за которой возвращение невозможно.

Лучше бы укусили её.

Она бы нашла способ заставить Калани бросить её и уехать. Обманом затащила бы его обратно на мотоцикл, даже нажала бы нужные рычаги, если нужно, и плевать, что она понятия не имеет, как именно это следует делать. Она пошла бы на всё, что угодно, лишь бы он сумел оставить её за спиной.

Эмбер замирает, и доска едва не выпадает из её враз онемевших пальцев.

Она сделала бы всё, что угодно, лишь бы Калани продолжил свой путь без неё, а ведь Калани куда благородней её. Каково ему знать, что она сейчас умрёт вместе с ним и, возможно, именно он будет тем, чей укус превратит её в зомби? За считанный миг Эмбер успевает задать себе этот вопрос около миллиарда раз, но так ни разу и не находит ответа.

Калани оборачивается на неё, и от его взгляда – протяжного, тёплого, такого знакомого и такого уже начинающего мутнеть – ей хочется выть. Она помнит: иногда процесс превращения занимает несколько дней, но судьба словно смеётся над ними, предлагая им совсем, совершенно другое. Всё, что происходит с Калани, происходит намного быстрее. Его губы кривятся в улыбке, и Эмбер не может не думать о том, что совсем скоро эта улыбка превратится в оскал.

Холод охватывает её до кончиков пальцев.

– Девочка с самокатом, – хрипит Калани, и Эмбер, не отпуская его взгляда, кивает.

Калани кивает в ответ, и Эмбер срывается с места. Может быть, она ещё пожалеет об этом, но она не обнимает его на прощание и не оглядывается. Она хочет запомнить его улыбку улыбкой. Она хочет запомнить его Калани – единственным, а не одним из толпы мертвецов.

Она бежит, не разбирая дороги, и ноги ударяются о битый асфальт, как будто чугунные, а лёгкие горят от огня, и вся Эмбер создана из огня, и её слёзы – это капельки лавы, и весь её мир – это созидание и разрушение, где созидание только призрачная мечта, а разрушение – реальность, реальность и ещё раз реальность, и у неё нет сил выносить это и с этим справляться, поэтому единственное, что она может сделать, – это сбежать.

И ещё кое-что. Эмбер не знает, кажется ей или нет, но в ушах у неё голосом Калани стучит одно слово.

Одно имя.

Калеи.

Её первая и единственная причина прийти к финишу первой.

Эмбер помнит, что зомби реагируют на шум, и знает, что спрятаться от них в каком-нибудь из старых домов было бы куда эффективней, чем убегать, но всё равно не может остановиться. Ноги несут её сами, несмотря на то, что под правым коленом даже не разгорается, а горит адским огнём практически нестерпимая боль.

«Нестерпимая» – очень смешное слово и очень нелепое, потому что, с одной стороны, только оно приходит на ум, а с другой – Эмбер всё равно её терпит. Ей некуда деться. Она бежит, и бежит, и бежит, и никакая боль не имеет никакого значения, точно так же как не имеет значения пламя в лёгких, или наждачная бумага вместо нёба и горла, или вообще всё на свете.

Бежать опасно, но не только потому, что мертвецы могут услышать стук её тяжёлых шагов («Чёрт побери, – стучит у Эмбер в голове, – они же мёртвые, как они вообще могут хоть что-то услышать, почему и зачем это возможно?!»), но и потому, что в темноте есть риск на что-то наткнуться, куда-то провалиться, во что-то врезаться, за что-то запнуться.

Что ж, может быть, Эмбер сейчас именно этого и хочется. Запнуться, врезаться, провалиться, наткнуться – и пусть догоняют. Да, Калани бы не одобрил, и никто бы, наверное, не одобрил, но теперь-то какая ей разница, если этот вариант – почти гарантированное решение всех возможных проблем. Даже лучше финишного створа, потому что за финишем хоть и кончится мёртвый город, но зато начнётся новая жизнь, и новая жизнь, на самом деле, пугает намного сильнее.

Эмбер не хочет даже думать об этом, и потому бежит, не разбирая дороги. Она спотыкается и едва ли не падает, в последний момент успевая выставить вперёд руки. Ладони больно сдираются об асфальт, и резкая, неожиданная, ужасно обидная боль неожиданно приводит в себя, а вынужденная заминка ясно даёт понять: дальше бежать невозможно.

Усталость наваливается на Эмбер со страшной силой, и следом за ней напоминает о себе старая травма – взрывавшаяся всю дорогу болью правая нога практически отказывается повиноваться. На ладонях смешиваются в одно грязь и кровь, и Эмбер безотчётным движением вытирает руки о бёдра и тут же кривится от боли.

У неё нет ни рюкзака, ни самоката. Это минус. За ней, кажется, никто не гонится. Это плюс.

Ей нужно спрятаться и дождаться утра, чтобы понять, что делать дальше.

Найти убежище получается достаточно быстро: Эмбер открывает первый попавшийся подъезд и проваливается в ещё более густую, ещё более глубокую темноту. Оставаться на лестничной площадке представляется ей небезопасным – конечно, Калани был прав, когда говорил, что живых мертвецов не назовёшь домоседами, и вряд ли они станут шнырять по подъездам в поисках жертвы или как там они оценивают всех остальных, но ей будет намного спокойнее, если она сумеет запереть за собой дверь. А дверь в подъезд запереть невозможно – тяжёлая, железная, когда-то она зависела от электричества, запиралась на кодовый замок и открывалась наружу. Сейчас электричества нет, поэтому кодовые замки бесполезны, а прежнее «наружу» означает лишь то, что изнутри её не забаррикадировать. Не запереть. И даже на себя не потянуть, потому что ручка на внутренней стороне просто не предусмотрена.

Стиснув зубы, Эмбер продвигается вперёд. Она на ощупь находит стену и, держась за неё, делает один шаг за другим, надеясь только на то, что на лестнице не будет навалено ничего, обо что можно переломать себе ноги. Падать и запинаться ей больше не хочется, равно как и заканчивать всё одним махом. Хочется вставать и бороться.