У любви нет голоса, или Охота на Лизу - Татьяна Корсакова

– Макс! Ты же ее придушишь! – В голосе Лоры больше не было триумфа, теперь в нем слышалась паника.

Сознание ускользало, действительность уменьшилась до размеров Максовых зрачков. Еще чуть-чуть – и она провалится в эти черные дыры, встретится со своим отражением…

Если бы Лора не закричала, он убил бы эту дрянь. Честное слово, убил бы. Свернул бы ее тонкую цыплячью шею! Но Лора закричала, и ее крик привел Макса в чувство. Он посмотрел в расширившиеся от страха глаза Лизаветы, увидел на их дне отражение своей ярости, сделал глубокий вдох, разжал пальцы.

Она упала на пол, тяжело, как мешок с зерном. Ее свитер был порван, и из прорехи выглядывала белая кожа и бретелька лифчика. Она захлебывалась кашлем, хваталась за шею окровавленными руками, размазывала кровь по лицу.

Макс сглотнул горько-колючий ком, тыльной стороной кисти провел по небритой щеке, опустился на диван, сказал, глядя на погребальный курган из хрусталя и стекла:

– У тебя пять минут на сборы. Собирай манатки и убирайся к черту! Через пять минут я вызываю милицию.

Кажется, она хотела что-то сказать. Не сказала, лишь молча кивнула и вытерла руки о разорванный свитер. Это хорошо, что она промолчала. Если бы она попробовала с ним заговорить, он бы ее снова ударил и никакая сила на земле не смогла бы его остановить.

Макс был не в себе, она его не осуждала. Она бы тоже оплакала его потерю, если бы ей позволили. Но ей не позволили, ей дали пять минут на сборы. А у нее уже все собрано, она же готовилась уйти. Осторожно, чтобы не вымазать кровью пушистый легостаевский ковер, Лиза встала на ноги, придерживая порванный на плече свитер, прошла в ванную, вымыла руки. Умыла лицо, невесело улыбнулась своему отражению.

Уйти красиво не получилось. И оставить о себе добрую память тоже не получилось. Теперь до конца дней Легостаев будет считать ее убийцей своего хрустального народца. А у нее не будет возможности оправдаться, потому что он сказал: «У тебя пять минут на сборы».

Ей понадобилось всего три минуты, чтобы собраться, аккуратно сложить купленный Максом халат, поставить «глазастые» тапки на коврик у двери.

Наверное, это было предательством – то, что она потом сделала. Ее Дракон все понял, умоляюще взмахнул стрекозиными крыльями. И сердце его запульсировало отчаянно часто. Дракон не хотел с ней расставаться, умолял ее передумать, но она уже все решила. И дело тут даже не в том, что ей чужого не нужно, и не в обиде вовсе. Дело в том, что у Макса теперь больше никого нет, в живых остался только Дракон…

Лиза поцеловала Дракона в грустную морду, осторожно поставила на зеркальную полку. Сердце Дракона трепыхнулось в последний раз и перестало биться.

Да, это предательство, теперь Лиза это точно знала…

Ей удалось – она заплакала только на улице. Упала на заметенную снегом скамейку, закрыла лицо руками. Было холодно, слезы замерзали, превращались в хрусталь. Хрустальными слезами Лиза оплакивала своего Дракона и Макса Легостаева.

Теперь у нее никого нет, и отпущенные ей пять минут давно истекли. Она встала, вытерла щеки, набросила капюшон, подышала на замерзшие ладони. Она знала, куда нужно идти. Ей не впервой. Белорусский вокзал сегодня ночью приютит еще одну неприкаянную душу. Ему тоже не впервой…

Лоре понадобилось время, чтобы прийти в себя. Она знала, что Макс рассвирепеет, можно сказать, именно на это и рассчитывала. Увидит мальчик свои поломанные игрушки, разозлится и вышвырнет наглую приживалку за дверь. Вышвырнуть-то он вышвырнул, но перед этим чуть не убил. Из-за каких-то стекляшек! С ума сойти!…

Да что в них такого особенного, в этих хрустальных уродцах? Может быть, они очень дорогие? Об их материальной ценности Макс ничего не рассказывал. Не важно. Она избавилась от гастарбайтерши – вот это главное. А Макс успокоится, она знает, как его утешить.

– Легостаев, – Лора присела рядом, погладила его по вмиг напрягшейся руке. – Не расстраивайся ты так из-за этих елочных игрушек. Накупишь себе новых зверюшек. Пойдем, мы опаздываем.

Что-то она сказал не то или не тем тоном. Только Легостаев вдруг зарычал, развернулся к ней всем корпусом, впился в лицо мутным взглядом. Светский лоск куда-то исчез, уступив место первобытной звериной сути. Лора испуганно сжалась, втянула голову в плечи – подумала: ударит! А он не ударил, только покачал головой и сказал устало:

– Я никуда не пойду. Иди одна.

– Одна?! Макс, ты что?! Что я там буду делать одна?! – Лора расправила плечи, обиженно нахмурилась.

– Что хочешь, то и делай, – Легостаев больше на нее не смотрел, встал с дивана, подошел к разбитому стеллажу, принялся перебирать осколки хрусталя. В этот момент до Лоры дошла страшная правда – эти битые стекляшки для Макса Легостаева значат намного больше, чем она. Пока они были целы и стояли на своих местах, Легостаев казался нормальным человеком, но стоило только замахнуться на «святое», и его тщательно скрываемое сумасшествие выползло наружу. Вот так…

Лора попятилась. Осознание страшной правды поразило ее так сильно, что она не стала устраивать сцен, испугалась, что стоит ей заговорить, и он поступит с ней так же, как с той глухонемой идиоткой. Надо бежать! Какое счастье, что она вовремя узнала о легостаевском безумии, а то мало ли что…

Он не помнил, как они ушли: сначала эта убийца, потом Лора. Ему было не до них: он оплакивал лучших друзей. В живых не осталось ни одного, все искалечены, изуродованы…

Как она могла? Как у нее рука поднялась? Они же были живыми, и она это прекрасно понимала! Она понимала это намного лучше остальных – и все равно решилась на убийство, бессмысленное, жестокое.

Макс собрал свой хрустальный народец (все, что осталось от фей, русалок, гномов, ангелов и драконов), сложил в обувную коробку, большую братскую могилу. Никто не уцелел, никто! Красота, она всегда хрупкая и беспомощная, а зло неистребимо. Иногда, чтобы добиться своего, оно примеряет ангельскую личину, смотрит на тебя крапчато-каштановыми глазами, хлопает длинными ресницами и вынашивает чудовищные планы…

Он напился. Никогда в жизни он так не напивался: до слез, до хрустальных галлюцинаций, до разговоров со своим мертвым народцем. Он растворился в алкоголе, а боль все равно никуда не ушла.

Лиза нырнула в стылую суету Белорусского вокзала, осмотрелась, в поисках укромного местечка. Она вернулась к тому, с чего начинала: осталась одна в чужом городе. Нет, не совсем так. Теперь у нее кое-что есть в активе. Она может разговаривать, у нее есть документы и деньги, а завтра утром за ней приедут Ленка и Свешников. По телефону они с Ленкой договорились встретиться на Красной площади «где-нибудь возле Мавзолея», но, слава богу, вмешался Свешников.

«Какая Красная площадь?! Какой Мавзолей?! Девчонки, да вы с ума посходили! Во-первых, Красная площадь очень большая, а во-вторых, на улице не май месяц, холодина под двадцать градусов. Мы не знаем, когда конкретно приедем, ориентировочно утром, но этого мало. Что, все это время Лизавета будет мерзнуть на улице? Нет, дамы, место встречи нужно перенести под крышу. Чтобы Лиза не околела в ожидании. И еще желательно, чтобы это место было всем нам знакомо».