У любви нет голоса, или Охота на Лизу - Татьяна Корсакова

Макс и не стал отвечать, решил не будить лихо, пока оно тихо. С Лизаветой он как-нибудь потом разберется.

Грандиозный и феерический вечер перешел в еще более феерическую ночь. Оголодавший без женской ласки Макс отличился, доказал теледиве и небожительнице Лоре Лайт-Светловой, что старый конь борозды не портит. Лора осталась довольна, лежала в расслабленной позе, мечтательно смотрела в потолок. А вот Максу расслабиться до конца так и не удалось. Что-то ему мешало, какое-то бессознательное чувство. Были подозрения, что это чувство вины, но углубляться в самоанализ он не стал. Тем более что Лора активизировалась, перекатилась со спины на живот, игриво куснула его за плечо…

Вот и наступил долгожданный день выписки, но ожидаемой радости он Лизе не принес. Легостаев не приехал, командировал вместо себя курьера на стареньком «жигуленке». Курьер, вертлявый, невысокий парень в затертой косухе, бросил на сиротливо стоящую на больничном крыльце Лизу удивленный взгляд, спросил, растягивая слова:

– Ты, что ли, Тихомирова? – наверное, решил не церемониться, а может, получил соответствующие указания. А что с ней церемониться? Она же прислуга.

Лиза молча кивнула – после более чем годичного безмолвия она не раз ловила себя на том, что стала очень немногословной.

– Ну, тогда пошли, – парень с нежностью посмотрел на свою колымагу. – Шеф велел тебя забрать.

– А сам? – отважилась спросить Лиза.

– Что сам? – удивился курьер.

– Где твой шеф?

– Дела у него неотложные, – курьер уселся за руль, открыть дверцу Лизе не потрудился.

Она с непонятной злостью дернула на себя ручку, плюхнулась на пассажирское сиденье.

– Шеф у нас счастливчик, – парень не обратил внимания на ее душевный порыв, сказал мечтательно: – Какая женщина! Богиня, а не женщина! Ну почему одним все, а другим ничего?

– Ты о ком? – спросила Лиза, внутренне холодея.

– О Лоре, Лоре Лайт, – он окинул брезгливым взглядом ее скромные одежки, спросил снисходительно: – Ты хоть знаешь, кто она такая?

– Понятия не имею, – Лиза отвернулась к окну.

– Неудивительно, – подытожил курьер и завел мотор.

До самого легостаевского дома ехали молча, наверное, парень решил, что с деревенщиной, не знающей, кто такая Лора Лайт, не о чем больше разговаривать. Да и Лиза к общению не стремилась, обдумывала полученную информацию.

Значит, Легостаев и Лора помирились. Иначе с чего бы мальчишке-курьеру так завидовать Максу? Теперь понятно, почему он ее больше не навещал, почему не забрал из больницы. Теперь у Легостаева опять есть его расчудесная Лора, теперь ему недосуг думать о какой-то домработнице. Он о ней уже и без того порядком надумался, даже жизнью из-за нее рисковал.

Вот, это конструктивная мысль – ради нее Макс рисковал собственной жизнью, а это дорогого стоит. Нужно держаться за эту мысль, и тогда у нее все будет хорошо.

В квартире никого не было. Лиза и не ожидала увидеть дома Легостаева, но все равно расстроилась. Бросила свои немногочисленные пожитки в углу прихожей, прошла в кухню, села за стол. Захотелось выпить кофе и поплакать. Плакать она себе запретила – хватит, наплакалась уже, – обвела кухню взглядом. На подоконнике и телевизоре – пыль, в мойке – немытая посуда. Видно, что Легостаев долго оставался без женщины. Нет, не так – видно, что Легостаев долго оставался без домработницы. С женщинами у него как раз все в порядке. Вот только невозможно представить себе ослепительную Лору Лайт, убирающую его квартиру…

А она и не убирала. Зачем ей? Да и вряд ли нашелся бы мужчина, рискнувший предложить Лоре вымыть посуду. Вот и Легостаев не рискует.

Лиза повертела в руках бокал со следами лиловой губной помады, поставила его на бортик мойки, достала из шкафчика турку. Она тоже не станет мыть посуду, во всяком случае не сейчас. Она выпьет кофе, примет душ, позвонит Ленке, а уж потом, может быть…

Лора все-таки добилась его согласия на интервью. Она умела быть очень убедительной, если хотела. Макс не устоял, согласился, но с единственной оговоркой – ни слова ни о каких криминальных разборках! Он с удовольствием расскажет о любимой работе, о своих творческих планах, об интересных людях, с которыми он ежедневно общается по долгу службы, и все.

Лора обещала – и слово свое сдержала. Максу сложно было оставаться беспристрастным, но он оценил ее заметно выросший профессионализм. Лора Светлова далеко пойдет, если не будет размениваться на мелочи.

Он вспомнил про Лизавету уже перед самым эфиром, кликнул курьера, передал ключи от квартиры, велел забрать из больницы «одну девицу». По-хорошему – следовало бы попросить Вовку, а еще лучше – съездить за Лизаветой самому, но у Вовки дежурство, а у него – интервью. И то и другое очень важно. И вообще, не велика птица, какая-то домработница…

После съемок домой он так и не поехал, остался ночевать у Лоры. В последнюю неделю он вообще почти не бывал дома – любовь и Лора требовали полного самоотречения.

Он попал к родным пенатам только ранним утром следующего дня, и то лишь затем, чтобы переодеться перед работой. Дома пахло свежесваренным кофе и выпечкой, из-за прикрытой кухонной двери пробивался свет.

Лизавета с дымящейся чашкой в руках стояла у окна. Выглядела она не так чтобы очень хорошо: бледная, с заострившимися скулами, с синими тенями под глазами. Может, рановато ее выписали из больницы? Может, не долечили?

– Привет, – сказал он беззаботно, сорвал с шеи галстук, повесил на ручку кухонной двери.

– Доброе утро, – ответила Лизавета вежливо, но как-то отстраненно. Может, обиделась, что он не сам забрал ее из больницы? Так она уже взрослая девочка, должна понимать, что у него есть обязательства, работа, личная жизнь, в конце концов. Он же не подписывался опекать ее до конца дней…

Макс подавил нарастающее раздражение, улыбнулся широко и беззаботно:

– Пахнет вкусно, а мне сваришь?

Она тоже улыбнулась, но не слишком радостно, не от души.

Кофе пили в молчании. Раньше, когда Лизавета не могла говорить, общаться с ней было легко и приятно, а вот сейчас, когда вроде бы имеются все предпосылки для полноценного диалога, поговорить по-человечески не получается. С обретением дара речи в ней что-то изменилось, появилась какая-то самоотстраненность, даже самодостаточность. От прошлой легкости не осталось и следа. Одно слово – домработница, наемная рабсила.

Настроение, еще с утра такое чудесное, непоправимо испортилось. Кофе оставлял во рту противное горькое послевкусие. Макс поморщился, отодвинул чашку, сказал, теперь уже без всякой улыбки:

– Все, я на работу.

– Вы придете ночевать? – Лизавета забрала со стола чашку.

– Что?! – Это уже было явным перебором. Какое дело, скажите на милость, домработнице – придет ночевать ее хозяин или нет?