Сетерра. 2. Тайнопись видений - Диана Ибрагимова

Но весна уже стояла у порога. Морозные дни то и дело прорывала оттепель. Сугробы таяли, а дороги расчищались и высыхали. Скоро Дорри вернется в настоящий дом – к Астре и Сиине. Наверное, только Марх его понимает. Он тоже любит Сиину, но не как сестру, а как невесту. И он тоже считает дни и молится солнцу, чтобы зима отступила скорее.

– Ты к воротам, да? – обрадовался Шиви, прыгая на одной ноге и напяливая подранный ботинок. – Вестник посмотреть? Я с тобой!

– Я тебя побью, если не отстанешь!

Кто-то подошел со спины и влепил Дорри не больную, но чувствительную оплеуху. Мальчик обернулся, готовый врезать обидчику, и осекся.

– Сиины на тебя нет, – процедил сквозь зубы Марх. – Совсем без нее дикой стал. Возьми лопоухого и вместе идите, а то шастаешь как волк-одиночка, того гляди выть на сопках начнешь.

Мальчик вжал голову в плечи и молча побрел в сторону калитки. Шиви, резвый, как таракан, засеменил следом, и сказать ему ничего было нельзя. Если Марх рассердится, то не возьмет Дорри с собой к Зехме. Не надо ему перечить, даже если зубы от злости скрипят.

– Дорриан, Дорриан, ты – вонючий дуриан! – весело распевал Шиви.

– Заткнись, Шивил!

– И колючий, и пахучий! Дорри – дуриан вонючий! – не унимался мальчишка.

– А ты… лопоухий! – не выдержал правдолюбец, ввязываясь в словесную перепалку. – Сам в два раза меньше меня, а уши, как у той мартышки из разъездного зоопарка!

– Фу-у-у, ты даже ругаешься не обидно! – ехидно прищурился щербатый Шиви. – А уши у меня большие, чтобы шапка хорошо держалась! Аха-ха! Дорри-Дорри-Дорриан, ты – вонючий дуриан!

Шивил принялся скакать вокруг правдолюбца, распевая дразнилку.

– А дуриан – это фрукт соахийский! – пояснил он. – Вонючий-превонючий! А ты и не зна-аешь! И не знаешь!

И не знаешь! Дорри-Дорри-Дорриан, ты тупой, как истукан! А вот батька мне из Соахии привезет такой!

– Размечтался, – фыркнул Дорри. – Батька твой, наверное, где-нибудь в канаве помер. Кому ты нужен такой вшивый и вредный?

– Родной, может, и помер! – надулся Шиви, шлепая по лужам. – А этот не помер! Он и сильный, и богатый. Он за мной вернется!

– Мечтай, мечтай. Если бы он хотел твоим батькой стать, сразу бы тебя с собой и забрал в эту Соахию. А так он тебе просто денег сунул, чтобы ты отвязался от него. Что Генхард дурак наивный, что ты. Сидите, чуда ждете. Одному брат соахийский, второму батька. Он же сказал, что не вернется!

– Он сказал, чтобы не ждали его, а не что не вернется! – уже сквозь слезы выдавил Шиви. – Он просто по делам уехал!

Дорри не стал продолжать спор, хотя очень хотелось. Если Шивил заревет, на них будет глазеть вся улица. Правдолюбец ненавидел чужие взгляды и старался избегать шумных мест. Он не подходил к колодцам, если возле них толпились. И мог терпеливо ждать по часу и дольше, когда все желающие наполнят ведра.

Он всегда следил за людьми и подмечал, как они меняются, чтобы быть готовым ко всему. Несколько дней подряд Дорри наблюдал за молчаливым чужаком, которого Генхард называл братом. Он опасался его и каждое утро смотрел, как парень уходит на пустырь через дыру в стене и до седьмого пота колотит воздух руками и ногами. Иногда он словно бы танцевал. Это выглядело красиво и одновременно пугало. Потом парень садился на снег и мог по полчаса сидеть в абсолютной неподвижности. Каким-то чудом он не замерзал и после всего еще обливался ледяной водой.

– Давай вперегонки!

Дорри вздрогнул и выпал из задумчивости. Шиви перестал шмыгать носом, оживился и теперь настойчиво дергал мальчика за рукав.

– Не хочу.

– Бе-е-е-е, тогда я сам побегу и первый все там поснимаю!

– А ну стой!

Серый город просыпался. Он дымил трубами печей, отражал рассвет хрусткими корочками, затянувшими лужи, и шумел наглыми голубями – подданными повозки, откуда через щели настила иной раз падало на мостовую одно-два зернышка. В полях уже пахло открывшейся землей, и днем воздух над ними парил, а ночами снова замерзал, и горожане сердились на гололедицу.

То и дело теряя из виду шустрого Шивила, Дорри несся мимо женщин с туесками и прокуренных работяг, бредущих кто к каменоломне, кто к реке. Он сам не заметил, как запыхался. Утренний голод проступил отчетливей. От него все внутри сжималось, навевая дурные воспоминания, и Дорри поспешил сунуть в рот спрятанный в куртке сухарик. Он чуть не поперхнулся колкими крошками, но не сбавил ходу и вскоре добежал до городской стены, где только-только открывали ворота, перед которыми толпилась вереница лошадей с телегами и крытыми экипажами.

Им с Шиви удалось пролезть между колесами и первыми вывалиться наружу. Можно было сделать это и через дыру, найденную Генхардом у свалки, но там все подтаяло и ужасно воняло, а мыться лишний раз Дорри не любил, поэтому старался не пачкаться.

Плутенок Шиви уже подскочил к вестнику, но до синих лент не дотягивался, и Дорри успел злорадно хмыкнуть, прежде чем улыбка сошла с его лица. В одно мгновение жар отхлынул от щек и заколотился в висках, а желудок сморщился от болезненного спазма: к столбу была привязана черная тряпица. Значит, в чьем-то доме живет порченый и ему исполнилось десять. Родители не захотели ждать полгода и кормить его до осени, поэтому решили позвать прималя, как только снег сошел с верхушек холмов.

Иремил рассказывал, что раньше вестники ставили на площадях, но с тех пор, как Валаарий издал указ о порченых, их начали водружать у ворот. Считалось, что это поможет переселенцам и приезжим работникам, не платя за вход в города и не тратя времени на расспросы, узнавать, есть ли здесь то, что им нужно. Но всамделишные истоки крылись в другом. Примали – вот кто явился причиной перемен. Колдуны бродили из села в село, из деревни в деревню в поисках семей, жаждущих освободиться от груза Цели. О порченых детях никто нигде не говорил, и другого способа сообщить пастырю мертвых о ребенке попросту не существовало. Вестники позволяли действовать скрытно. Черные ленты привязывали и отвязывали тайно. Никто, кроме родителя, ежедневно находившего повод прийти к воротам, не мог знать, в какой день встретит здесь прималя.

На черных лентах не было ни знака дома, ни надписей. И несмотря на закон, по которому за порченых полагалась хорошая награда, редко кто брался преследовать родителей и сдавать их Валаарию. По одной простой причине – горе могло случиться в любой семье. Поэтому жители Большой Косы сосуществовали в молчаливой солидарности друг с другом.

Увидев тряпицу, Дорри застыл как вкопанный, борясь с десятком сильных чувств. Ему захотелось незаметно сорвать черный лоскут. Скорее, пока никто не видит. Но что делать потом? Подкараулить родителя, который придет к воротам, ожидая найти здесь колдуна, попросить кого-нибудь из старших закутаться в тряпье и выставить себя вестником мертвых? А после? Забрать ребенка, всем вместе покинуть Медук и отправиться на север, чтобы найти Астре? А это может сработать! Им же все равно скоро уходить! Уже весна…