Вода в озере никогда не бывает сладкой - Джулия Каминито

рассказать мне историю своего оружия, да и моего тоже, историю всех лупар и их происхождение.

Я подумала: вот бы здесь водились волки – мне хочется узнать, что такое настоящая охота, охотиться на кого-то злого, опасного, кого-то, кто может сожрать тебя, чья тень дремлет во чреве каждой девочки; но нет, приходится довольствоваться дроздами и кабанами, существами, лишенными благородного сказочного происхождения.

Охотиться в роще запрещено, ни у меня, ни у Кристиано нет разрешения, но он знает подходящее время и места, где егерь почти не появляется, знает, сколько времени требуется, чтобы дотащить тушу убитого животного до фургона из чащи леса.

Собак с нами нет – они наводят слишком много шума и привлекают внимание, поэтому наша охота медленная, для неудачников, нам приходится ждать, пока животное само обнаружит себя или же мы спугнем его звуками шагов. После долгого пути, в котором нас сопровождают молчание и истории про лес, Кристиано рассказывает о своих дедушке и прадедушке, о том, что случается в лачугах на окраине рощи, они кажутся пустыми, но на самом деле полны жизни, необъяснимых событий, несчастий; я замечаю кабана, его поросячью голову и жирное туловище. Он замер возле валуна, грызет землю, слишком просто застрелить его вот так, когда все слишком просто – это неинтересно, пресно, поэтому я говорю Кристиано приготовиться, потому что сейчас выстрелю, поднимаю гладкоствольную лупару, прицеливаюсь и попадаю в дерево, чтобы кабан испугался и бросился наутек. Он и правда бежит, короткие лапы едва касаются земли, такую громадину сложно не заметить, он пытается скрыться среди стволов и сухостоя, несется по жухлой листве и ревет от страха. Кристиано дважды стреляет в его сторону, но не попадает, зверь уворачивается на бегу, пропадает из вида, ищет, где вход внутрь леса, где его печень и селезенка, темное место, где тень спрячет его.

– Кристиано, давай стреляй в него, – говорю я.

Он бежит за зверем, затем останавливается и снова стреляет, стреляет и стреляет, все мимо, и я думаю, что, окажись на месте кабана разъяренный волк, он бы уже укусил Кристиано за лицо, вцепился бы в горло, под самым подбородком, тогда я подхожу ближе, обгоняю его, ищу кабана, как будто ищу сама себя.

Я представляю себя в виде зверя, я стою на четвереньках посреди леса, пытаюсь сбежать от ответственности за свои почти что преступления, обидные слова, от поступков, совершенных в порыве ярости, от ласки, которую я так и не смогла дать, от нежности, которую не смогла принять, от будущего, это я ковыляю и сворачиваюсь клубочком, у меня жесткая, как щетина, шерсть, кожистый панцирь, как у зверя, я хрюкаю, тяну носом, не желаю, чтобы кто-то арестовывал, подавал в суд, обвинял; затем я вскидываю обрез, он – часть моего тела, живое существо, мое главное умение, я прицеливаюсь, делаю то немногое, что умею, что никогда не разучусь делать.

Помню, как мы с Мариано тащили домой медведя по кличке Баббл, держа за голову и за лапы, как усаживали его, а брат потом смеялся; а еще Андреа спросил: хочешь пострелять? – и вытащил деньги из кармана джинсов, ведь он говорит со мной.

Я слышу выстрел и чувствую отдачу, благодаря рассказам Кристиано я знаю, что лупара была оружием и партизан, и мафиози, и охотников, и воинов, она одним ударом разрывает плоть кабана, раздается его громкий визг, выстрел попал точно в цель, как на большом экране, видя такой выстрел, люди аплодируют и закатывают пышные празднества; и вот зверь – его клыки и когти, мышцы и сухожилия – ухается на землю, дергает задними лапами, его брюхо и голова содрогаются, он не знает, что и как его ранило, он никогда этого не узнает, таков конец его жизни – он умирает в неведении.

Я возвращаюсь к мыслям о себе, об окончании учебы, о том, что меня ждет, о том, что, кажется, однозначно случится, без сомнений, обо всем, в необходимости и жизненной важности чего я не сомневаюсь. В отличие от подруг, я не искала подработку на лето, не откладывала деньги, чтобы потом наконец освободиться от матери, дышащей мне в спину, сосредаточилась на экзаменах и книгах, следовала за красной нитью, что оказалась у меня в руках, годы, долгие месяцы и часы неотрывно следовала за ней, и когда потеряла ее, то начала сожалеть, сокрушаться; и вот я вышла из лабиринта с головой Минотавра в одной руке и оглядываюсь вокруг – я готова, на мне латы, как у легендарного героя, кто-то должен меня заметить, отвести мне уголок в этом мире, найти место, в котором моя искра не погаснет, найти место для моих подвигов и выигранных поединков.

Через пятнадцать минут мы тащим кабана по обратной дороге, передвигаемся быстро, я держу зверя за передние лапы, Кристиано – за задние, мы связали их веревкой, несем его на весу и время от времени останавливаемся, в одиночку я бы не справилась с такой ношей, не смогла бы даже недалеко ее унести, даже если бы лишилась рассудка, он мне помогает, хоть и помрачнел, потому что промахнулся, и я пытаюсь отвлечь его разговорами про тушеное мясо, про красное вино и мясной соус; Кристиано лишь кивает, неподвижно глядя вперед.

– Это твой подарок, делай с ним что хочешь, – отвечает он, закидывая тушу в фургон – слышно, как она ударяется о металлический корпус.

Кристиано залезает в машину следом, накрывает труп зверя черными мешками для мусора, вытирает натекшую кровь. У меня ужасно болят руки.

Он не торопится, с хладнокровным спокойствием укладывает наши ружья, разбирается с мертвым животным; мне нравится в нем эта черта, его невозмутимое отношение к миру и наносимым ему оскорблениям, если нужно что-то сделать – он берется и делает. Кристиано – крепко сбитый, надежный, он словно отлит из одного материала, на оставленное бабушкой наследство он купил небольшую ферму на окраине поселка и приводит ее в порядок, работает целый день, чинит конюшню, ставит заборы, штукатурит стены; он родился в этих местах, он сам и есть эти места, они – его семья, он – озеро, такой, каким кажется, – прозрачный, весь на поверхности.

А я – надломленная, мрачная женщина, я преломляюсь на поверхности воды, меня всегда видно лишь наполовину.

* * *

– Ты чего как побитая собака? Чего нос повесила?

Мать заходит на кухню и видит, что я сижу за столом, у меня остекленевшие глаза, губы сухие, как помятая бумага. Она ставит на пол пакеты с покупками – картофелем, артишоками, обезжиренным молоком; я покачиваюсь взад-вперед, уперевшись ступней в