Вода в озере никогда не бывает сладкой - Джулия Каминито

ряды шезлонгов, игры с мячом на берегу и гул пожарного вертолета – он снижается, зачерпывает воду большим ведром, чтобы потушить пожар: горят холмы, пастбища, несколько электростанций.

Уже три месяца Ирис безвылазно сидит дома, отвечает только на сообщения, не берет трубку, пишет, что смотрит кулинарные шоу по телевизору – в них рассказывают о разведении лосося, диком цикории и альпийских сырах, – а по утрам медсестра ставит ей капельницу; Ирис не хочет рассказывать почему, зачем ей лечиться, чем она больна, некоторое время я и не настаиваю, сочиняю невыразительные, безучастные сообщения о том, как ищу работу, о матери, которая не дает мне говорить, о времени, которое проходит и не ведет ни к чему, ситуация не улучшается, проходят дни рождения, годовщины, праздники, я отправляю резюме даже владельцам мясных лавок – как знать, может, мой диплом пригодится, чтобы без ошибок взвесить пару килограммов говядины?

Краткое содержание моей жизни умещается на одной странице: у меня нет опыта работы, я не проходила курсов профессиональной подготовки, не владею иностранными языками на каком-то определенном уровне, не занималась ничем, кроме учебы, и я не знаю, как объяснить тому, кто возьмет в руки мое резюме, что корпеть над книгами стало для меня актом самоотречения, я всего лишь соблюдала договор, заключенный с обществом, ни в чем его не нарушая, это оно пожелало видеть меня на университетской скамье, я не спешила, но и не отставала, я лишь проделала все, что требовалось для получения образования, и вот теперь я полностью «образовалась» и как будто превратилась в сгусток понятий, неопределенных размеров и глубины, бесполезную совокупность знаний, от меня ждут наличия опыта, но мне никто и не предлагал его получить, я – как заварной крем, как подтаявшее мороженое.

Лето стучится в двери, манит теплом, зовет на озеро, на площадях и улочках до поздней ночи полно народу, кафе продлевают часы работы, сколоченные из досок киоски с самого утра торгуют кофе, из Рима на каникулы стекаются те, кто недостаточно богат, чтобы держать летний дом на море, за зиму водоросли разрослись и почти добрались до берега, а ведь совсем недавно хозяева пляжей их вычистили, вытащили из озера камни и мертвых рыб с размозженными головами, снова появились спасатели в красных футболках, получившие необходимую справку в бассейне при гостинице, том самом, где оборвалась наша дружба с Карлоттой.

Я приезжаю на велосипеде к дому Ирис и звоню в домофон, ее мать отвечает, что сейчас нельзя зайти, Ирис спит, у них много дел, лучше прийти в другой раз, когда подруга немного поправится, она мне позвонит, я говорю, что принесла пакет лимонов, Антония набрала их во дворе у синьоры Феста, они вкусно пахнут, их соком хорошо поливать рыбу, а цедру можно добавить в десерты, мать чеканит, что я могу оставить их под дверью, они с Ирис спустятся и заберут, тогда я оставляю пакет на солнце и думаю, почему из всех возможных гостинцев я решила принести нечто настолько кислое.

Проходит несколько дней, я звоню Агате, на экране моей «Моторолы» появилась трещина, вокруг нее расходится лиловое пятно, мне приходится наклонять телефон, чтобы прочесть сообщения и увидеть нужный номер, у всех остальных уже есть мобильный интернет, они обмениваются сообщениями в WhatsApp по пятнадцать раз в день. Агата удивлена: я не звонила ей несколько лет, с тех пор как мы закончили лицей, мы виделись все реже, говорить было не о чем, она теперь продолжила семейное дело, как и предполагалось, купила сумку от «Луи Виттон», гуляет с ней по вечерам у мола, у нее всегда наращенные ногти ярких цветов: малиновые, голубые, синие, со стразами, с бусинками, нарисованными крыльями бабочек.

Она говорит, что давненько ничего не слышала об Ирис, со временем они постепенно отдалились, когда Агата ей пишет, та не отвечает, удалила свою страницу на фейсбуке, одна неделя, вторая, а о ней ничего не слышно, пропала с горизонта, никого к себе не подпускает. Думаю, она решила нас проучить, наша дружба оказалась слишком поверхностной, у нас полно недостатков, мы были недостаточно близки, мало уделяли ей внимания, поэтому она выставила нас, заперла дверь – решила преподать нам урок. Я воспринимаю ее внешнее спокойствие и молчание как должное, значит, ничего страшного не случилось, Ирис просто лежит дома в кровати, болеет, это ненадолго, болезнь скоро отступит, исчезнет, как облака с небосвода, пройдет, как гроза, растает, как туман или иней.

После разговора с Агатой я начинаю думать о подсказках, которые оставила сама Ирис, прокручиваю в голове: вот она жалуется на боль в животе, вот отказывается от очередного кусочка арбуза, говорит, что опухли ноги, тяжесть внизу живота, упомянула, что похудела, тело как будто сжалось и теперь помещается в ладошку. Но ничто из этого не заставило меня вообразить, что Ирис лежит на кровати или на диване, рядом с пультом от телевизора, вдали от солнца, от ипподрома, от огорода, от меня.

Я как можно скорее пытаюсь отвоевать обратно все то, что потеряла: осыпаю ее улыбающимися смайликами и сердечками – уродливыми, состоящими из цифры три и знака «меньше», – составляю список занятий, которым мы посвятим себя, когда она поправится, добавляю их к предложенным десяти пунктам, теперь их двадцать, тридцать, пятьдесят два – в конце концов я набираю именно столько, – всем этим мы сможем заняться, когда она вылечится, я перечисляю их, отправляя ей сообщения одно за другим, трачу все деньги на телефоне, она же отвечает на этот безумный проклятый список одной-единственной улыбкой.

Мне кажется, это преступление – общаться на расстоянии, нажимать на кнопки с цифрами и буквами, играть мелодию нашего вынужденного расставания, тогда я сажусь на велосипед и еду в бар, в рыбную лавку, на площадь, в магазин, где ее мать покупает одежду, спрашиваю у всех: у манекенов, табличек «Сдается в аренду», у покрывшихся корочками от времени статуй на углах домов, у фонтанов, которые изрыгают воду и тину, – пытаюсь узнать у них, что же происходит с Ирис, почему она в ловушке, ведь я уверена, что всем и всему вокруг это известно, но они сговорились и не говорят мне, чтобы я одна оставалась в неведении, чтобы я сокрушалась и страдала.

Неделю спустя я снова приезжаю к ее дому, пакет лимонов все еще там, они сварились на солнце, утонули в собственном соку, вокруг пахнет тухлятиной и падалью, я поднимаю пакет и выбрасываю его в мусорный бак.

Дома воцарилась атмосфера вражды и взаимного равнодушия, я превратилась в дочь-нахлебницу, которая ничего не приносит, не множит дары, не вносит