Удар отточенным пером - Татьяна Шахматова

Слава богу, что профсоюзник не изменял своим привычкам. Как и во все остальные наши с ним встречи, он снова был в своих незабываемых валенках «прощай молодость», подшитых и простеганных крупными ручными стежками. Это был настоящий подарок для моего живота: почти не ощутив боли и уж тем более не испытав каких-то двигательных проблем, я инстинктивно схватил его за ногу и – представив строение голеностопного сустава – потянул резко вправо, сместив стопу, как при тяжелом подтаранном вывихе.

Я отскочил к двери, удостоверился, что в смежной комнате нет никого, и, в два прыжка перемахнув помещение, оказался у внешней железной двери. От свободы меня отделяла только массивная выкрашенная белой краской дверь. Но в ту же секунду я заметил, что в железном полотне имеется глазок в виде небольшой дырки, которую проковыряли, когда ставили на дверь щеколду. Взглянув на улицу, я моментально убедился в том, что выйти не удастся. Лысый не доверял Алексею: недалеко от входа пасся мужик в черном и с ним еще пара таких же, практически неотличимых на вид уркаганов. Они курили и посматривали на дверь. Ждали. Стало абсолютно ясно: выйти из помещения можно будет, только если сыграет один слабый шанс: если сумею уговорить своего захватчика действовать сообща.

Стараясь не шуметь, я задвинул щеколду, повернулся и увидел, что Жильцов уже переполз на диван и не спускает с меня недоброго болезненного взгляда. В большой комнате было одно окно, и люди снаружи могли бы заметить меня, если бы обошли наше убежище с левой стороны. Чтобы застраховаться от любых случайностей, я вернулся в маленькую комнату без окон, где остался Жильцов.

– Алексей, преступление преступлению рознь, – снова заговорил я. – Коллеги моей тетки рассказывают о случаях, когда подростки, отжимая мобилу, совершали шесть незапланированных убийств. Зачем вам разводиться, как подростку? Тут настоящие бандиты. Им терять нечего. Не понимаю, на что вы надеетесь? Вы меня, они – вас. И концы в воду.

Жильцов неожиданно посмотрел мне прямо в глаза долгим водянистым замученным взглядом и спросил:

– Седой там стоит?

Я понял, что он имеет в виду мужика в гандонке, и кивнул. Жильцов помотал головой, как будто отряхиваясь: он терпел боль, старался не орать. Я не знал, какое решение он принял, оставалось надеяться лишь на то, что формулы гангстерских фильмов в сочетании с приемами доморощенного членовредительства все-таки сработали.

– Я сразу спросил его, – заговорил Жильцов полушепотом: – «За что такие деньги платишь?» Он только отшучивался. Бери, мол, пока дают. Сначала думал, что это наши люди, ну, такие же, как я. Думал, бесит его несправедливость. Потом стал понимать, что не все там чисто. Но решил, что на благородное дело деньги не пахнут. А дальше – больше… Сначала были мелкие просьбы. Я даже согласен с ними был – одно ведь дело делаем. Ну там про того напиши, про другого напиши, тут компромат сольют, тут документ принесут. Я и не думал проверять. А зачем? Ясно же – наше дело правое, а администрация воры.

Профсоюзник зажал между коленями худые пергаментные ладони, неловко подтянул травмированную ногу. За время разговора он ни разу не посмотрел на меня, ему просто надо было выговориться, и это нежелание признавать мое участие в разговоре, это намеренное отсутствие персонификации, внезапная безучастность к своей собственной судьбе пугали меня куда сильнее, чем откровенная агрессия. Я отчаянно соображал, как бы побыстрее выманить у Жильцова его телефон, и не мог придумать ничего, кроме как забрать телефон силой. Жильцов продолжал свою исповедь, а я готовился.

– Потом начались уже другие заходы, мол, давайте кто-то из членов профсоюза достанет какой-нибудь документ с завода: то один, то другой им нужен был. В основном из отдела кадров или из бухгалтерии… Кто сколько получает, какие льготы там, путевки, премии… Это все вроде как и нам в газете годилось: публиковали, разоблачали. Ну а потом зашла речь об отгрузке готовой продукции и некондиции. Анатолий просил подбирать народ, кто в этих цехах работал, агитировать в профсоюз. Это уже, понятно, не профсоюзная задача. Но куда мне было деваться? На мне люди, ответственность, приходили работники, мы ведь многим действительно помогали… Да и не знал я сначала, зачем…

«И ты помогал обворовывать завод, чтобы остаться главой профсоюза и иметь власть, вместо того чтобы по-честному сложить полномочия?» – мысленно спросил я Мальчика-Носа, но вслух ничего не сказал, потому что выжидал момент и не хотел, чтобы он втягивался в спор, его удрученное настроение работало на мой план.

В проем двери я видел часть окна большой комнаты. В один момент мне показалось, что за окном мелькнула какая-то фигура. Как будто кто-то быстро пробежал мимо окна, но я не успел разглядеть и не был уверен. Через несколько секунд последовал глухой звук удара. Дверь тихонько дернули. Теперь стало ясно, что наши охранники заподозрили что-то неладное и пытались проникнуть в помещение. Жильцов как будто ничего не замечал, продолжая говорить, как перед последним причастием, но я уже не слушал: ни выбора, ни времени у меня не осталось.

Я бросился на профсоюзника одним длинным размашистым прыжком, надеясь повалить и максимально травмировать его своей массой. За миг до рокового столкновения я отчетливо понял, что, как и я, Мальчик-Нос не особенно искушен в рукопашных боях: он поднял на меня ясный, изумленный взгляд распахнутых на всю проектную ширину глаз, как будто спрашивавших, чего это я. В следующую секунду ни глаз, ни чего бы то ни было другого я уже разглядеть не мог, потому что приземлился, куда метил, и всю кинетическую силу своего полета вложил в один короткий удар. Собственно говоря, ударил я почти случайно: просто траектория моего кулака удачно пересеклась с траекторией уворачивающейся жильцовской головы. Встреча произошла в координате левая скула и глаз.

В тот же миг я взвыл от дикой боли в запястье: костяшки выдержали, а вот нетренированный лучепястный сустав подводил. Жильцов не замедлил воспользоваться моим болевым шоком. Твердыми, как гипсовые лангетки, пальцами он вцепился мне в бока, одновременно издавая звук, похожий на визг хряка во время кастрации. Жесткий костяной захват больше напоминал о клешнях какого-то гигантского краба, нежели о человеческой хватке. Ребра скрипели, боль пронзила все клетки, а сердце пропустило несколько ударов. Ломота и резь в ребрах были до того мучительны, что я не сразу сообразил, что у меня свободна одна рука. Вторая была заблокирована, я сам придавил ее массой, зато правая рука, та, которая нанесла удар в скулу, болела, но могла действовать. Поняв это, я что было мочи уперся ногами в стену и схватился за горло своего противника. Захват краба мгновенно ослаб, Жильцов ухватился за мою руку на своем горле, сжал ее, вывернул и в следующее мгновение получил удар под дых с моей левой руки, которую инстинктивно бросил, стараясь скинуть захват с горла.

Мое положение не позволяло мне вести джентльменский бой, поэтому я повторно решил прибегнуть к помощи знаний по анатомии. Жильцов задохнулся. Он пытался кашлять, но не мог сделать вдох. Вскочив на ноги, я врезал ему для верности в подреберье и бросился обыскивать.

Жильцов лежал, поджав под себя ноги, и тихо мычал, держась за живот. Чтобы отдышаться и ответить, ему понадобится несколько минут, но и их у меня не было, потому что снаружи ломали внешнюю дверь. Подойдя к Жильцову сзади, я начал рыться в его карманах в поисках спасительного сотового. Игнорируя его вялые попытки отбиться, я быстро нащупал старую «Нокию», как раз в тот самый момент, когда за дверью взревел бензорез. Время, отведенное мне на самоспасение, стремительно сокращалось. Я судорожно набирал номер.