Никто не заплачет - Полина Дашкова

Однако сама Серафима Всеволодовна уверяла, будто никакойкартины с порхающей парочкой и улыбающейся кошкой в глаза не видела, кискусствоведу носила обрывок старинного гобелена. А проверить нельзя было – нитогда, ни тем более сейчас.

Заславская умерла год назад, ничего больше в комиссионки несдавала, единственный племянник на похороны не пришел, в командировке был…

Юрий понял, что ему не дает покоя: желание поговорить сплемянником усопшей арбатской сироты, со скромным снабженцем макароннойфабрики, господином Головкиным Ильей Андреевичем. К двум зыбким звеньям, кстаринным часам и подлиннику Шагала, вдруг как-то само собой прицепилось третьезвено. Один из членов банды, правда не из тех, кого взяли, а убитый Сквознякомза наркотики, работал когда-то, очень давно и недолго, экспедитором намакаронной фабрике в Сокольниках. Тогда, три года назад, это сочли совпадением.А вернее, просто не обратили внимания…

Майор пока не знал, о чем именно станет беседовать сплемянником, какие ему задаст вопросы, а главное – какие надеется услышатьответы. Однако поговорить хотелось.

И еще Юрию пришло в голову еще раз прощупать «детство героя»со стороны покойного вора в законе Захара. Их многое должно связывать. К чужомучеловеку не ходят на могилу. Возможно, именно из детства Сквозняка тянется этатрогательная привязанность к покойному вору в законе.

Могила Захара – единственная известная слабость Сквозняка.Навещает он могилу, вопреки всякой логике. Знает, что рискует, и все равно –ходит. Вот и сейчас именно там появился. Но свидетеля сразу замочил.

В прошлый раз тоже пытались подойти с этого конца. Удалосьвыяснить только, что Захар таскал с собой в середине семидесятых шустрогопацана лет десяти-двенадцати. Однако что это был за пацан, откуда взялся и кудапотом делся, осталось тайной. Слишком много лет прошло.

* * *

Супруга Ильи Андреевича Головкина уехала на дачу к своейприятельнице, не сказав ни слова. Она уже неделю как могла уехать, однако всетянула, будто ждала чего-то или нарочно торчала в квартире с утра до вечера,чтобы ему, Илье Андреевичу, досадить. Занятия в школе кончились, делать ей былонечего. Головкин все ждал, когда наконец его благоверная начнет собираться.

Каждое лето она проводила на станции Поварово, поЛенинградской дороге, в шестидесяти километрах от Москвы. Ближайшая подругаРаисы имела там в кооперативе участок в шесть соток с двухкомнатным домом.

Подругу звали Галиной, она тоже преподавала труд, только вдругой школе. Они вообще с Раисой были похожи: обе бездетные, экономные,хозяйственные, у обеих мужья – «стервецы». Каждая считала, что детей нетпотому, что здоровье расстроилось «на нервных почвах», и виной тому, конечноже, злодеи-мужья, неблагодарные бездельники, эгоисты, тунеядцы и так далее.

На этих эпитетах, на взаимных жалобах и перемывании косточексвоим «стервецам» две пожилые женщины держались если не целое лето, то месяцаполтора. Раиса помогала Галине в огороде и с курами, которых хозяйка умудряласьразводить за лето на своих шести сотках. Кроме кур и огорода, женщинызанимались консервированием, солили огурцы и помидоры, варили варенье.

Раиса могла в любой момент нагрянуть в Москву, к мужу, безвсякого предупреждения. Ну какое может быть предупреждение, если телефона впоселке

Нет? Особенно она любила появляться поздним вечером и всякийраз, входя в квартиру, придирчиво оглядывала каждый уголок, принюхивалась,пыталась определить, бывают здесь в ее отсутствие женщины или нет. ИльеАндреевичу казалось, она даже огорчается, что никаких следов коварных измен ненаходит.

За двадцать семь лет совместной жизни он действительно женене изменял. Ну, почти не изменял. Бывало, конечно, кое-что по молодости вкомандировках, но как-то все случайно и неинтересно. Мимолетной любовьюскучного, скуповатого командированного соблазнялись либо грубые гостиничныешалавы, либо женщины, потерявшие всякую надежду, одинокие, некрасивые, сунылыми умоляющими глазами и неизящным нижним бельем. С первыми всегда был рискподцепить какую-нибудь венерическую пакость, со вторыми Илья Андреевиччувствовал себя скованно и неуютно, словно виноват в чем-то.

Иногда встречались женские лица, от которых у Головкина духзахватывало. Илью Андреевича тянуло к худеньким, хрупким, светловолосым, чтобыглазки голубые, кожа белая, ручки-ножки тоненькие. Нравились ему этакиенеземные, воздушные создания с прозрачными пальчиками. Но это было так далеко инереально, что и мечтать не стоило.

Когда-то, в незапамятные времена, именно так выглядела егожена Раиса. Кто ж знал, что через годы вылупится из нее толстое, грубое чудище?Глазки жиром заплыли, из голубых стали какими-то тускло-серыми. Кожа сделаласьгрубой, красной, над верхней губой даже жесткие светлые усики вылезли. Хоть бывыщипывала она их, что ли… И ладно бы после родов ее разнесло, это бывает сомногими. Так ведь нет, не рожала она. Что-то с самого начала со здоровьем незаладилось, и остались они без детей. Из-за этого Головкин тоже, конечно,переживал, но не слишком. А вот возвышенной любви на старости лет хотелось…

Конечно, в Москве Илья Андреевич себе и в мыслях никакогобаловства не позволял. Сначала из страха перед бдительной супругой, а позже –из-за собственной скупости и осторожности. Утешался в командировках, но скаждым годом все реже.

И вот сейчас, оставшись в пустой квартире в начале лета,почувствовал какое-то горячее юное беспокойство. Ночами ему не спалось, ондумал, что годы проходят и деньги кончаются. Скоро Сквозняк вытянет из неговсе, до копеечки. А он так и не пожил в свое удовольствие. Вот, приоделсявроде, пару костюмов купил, и обедает теперь не в дешевых забегаловках, а вресторанах, не в самых дорогих, конечно, но все-таки.

А нарядная июньская Москва прямо светилась красотками всехсортов. И тоненьких-беленьких много, именно таких, от которых у Ильи Андреевичас юности подступал комок к горлу.

Конечно, как человек трезвый и разумный, на чистую любовь всвои пятьдесят шестьсот Головкин не рассчитывал. Но хотя бы приключение,иллюзия любви – разве он не заслужил этого?

Неподалеку от дома было уютное, довольно дорогое кафе. ИльяАндреевич в последнее время часто заходил туда обедать. Днем было почти пусто,а вот вечером слышалась мягкая музыка из открытых дверей, и сквозь легкие шторывиднелись заманчивые, хрупкие силуэты. Он не решался зайти вечером срабатываластарая, годами выработанная осторожность. Но теперь терять нечего.

Гладко побрившись, облачившись в дорогой легкий костюмпесочного цвета, побрызгав лысину туалетной водой, Илья Андреевич вышел из домав девять вечера и молодой пружинистой походкой направился к кафе.

Он почти сразу увидел то, что искал. За одним из столиковсидели две худенькие блондинки, не старше двадцати. Они пили кофе, курили ихихикали. Одна была стрижена коротко, под мальчика, у другой платиновые прямыеволосы доходили до пояса, она то и дело небрежно встряхивала ими, сдувалалегкую светящуюся прядь со лба.