Индейцы и школьники - Дмитрий Конаныхин

и все люди замолчали, увидели сами, что что-то творится, а что – и не поняли, так догадались. Или, скорее, почувствовали.

Зоська провела пальцами по двери. Створки раскрылись. Она медленно спустилась, ступила лодочками на влажный песок, пошла, оставляя следы – маленькие-маленькие. Вышла на середину дороги и встала. А навстречу ей люди. Много-много людей. И впереди, на медленно-медленно ползущей машине, на красивом ковре да в сосновом гробу ехал её провожать Стас.

Она стояла не шевелясь, смотрела, как приближается машина. Шофёр посмотрел в её глаза, занервничал, глянул в зеркала, опять на Зосю, но не подумал нажать на гудок. «Газик» тормознул тихонько, дохнул на незнакомку жаром перегревшегося мотора, заворчал на холостом ходу.

Тогда Зося ступила шаг. Другой. Третий. Она шла вдоль машины, вдоль опущенного борта, заглядывала налево, где в длинном гробу под одеялом гвоздик лежал её Стас. Толпа сзади встала. Тамара Николаевна, бледная до невозможности, вся в чёрном, только посмотрела на Зосю и покачала головой, мол, «видишь, дочка, как бывает». Но Зося не стала продолжать этот разговор взглядами. Её ждали. Она положила руку на ковёр, примерилась, отошла на шаг, другой, потом глянула на Стаса, полшага, ещё! И взлетела одним махом, опустилась невесомо – это был один из лучших её прыжков.

Зося опустилась на колени, положила руку на край гроба, неожиданно горячий – Солнце разогревало мир даже сквозь накрапывавшую влагу.

– Ну что, Стас? Держишь слово… Вижу, Стас, вижу, – она коснулась плеча, твёрдого, немного холодного, немного уже нездешнего. – Да, понимаю. Помню. Не забыла. Нет, что ты… Что ты? Я не плачу. Я же обещала. Видишь, улыбаюсь… Да-да, честно. Ну что ты как маленький. Видишь, вот я, а вот ты. Ты же обещал. И я обещала… Вот и встретились опять. Ты же нарочно так придумал, да, Стас? Видишь, а я уже улетаю. Да не плачу я, что ты, успокойся! Я полечу высоко-высоко, там, над облаками. Они такие смешные – облака. Как белый ковёр под синим-синим небом… А ты будешь где-то рядом. Будешь же, Стас? Ну, если тебе тяжело… Ну-ну, прости. Знаю. Потом. Конечно. Споёшь, как позавчера. Да? Конечно. Ленинградскую. А потом Окуджаву. Стас, ну, Стас, перестань. Обещаю… Обязательно. Да, конечно. Ну, как ты мог такое подумать? Вот видишь, да, прямо сейчас.

Зося наклонилась и впервые поцеловала Стаса.

В губы. Щёки. Лоб.

– И я тебя люблю. Береги себя, родной… Ну, не знаю. Там… Там, куда ты идёшь. Спасибо. И тебе. Пока-пока.

Зося поднялась, оглянулась на оторопевшую толпу, спрыгнула с машины и, не оглядываясь, пошла к автобусу, поднялась, села на своё сиденье и закрыла глаза.

Похорон медленно прошёл. Люди, шедшие за машиной, сотнеглазо рассматривали Зосю. Зеваки уже вовсю обсуждали неслыханное – на завтра будет Топорову событие.

Наконец прошли и они.

Автобус загудел, покачнулся и поехал, шатко притормаживая перед большими лужами. Молчавшие пассажиры повздыхали да и начали болтать вполголоса. Одни шептались об увиденном, другие больше молчали, третьи заснули.

Зося сидела, смотрела вперёд на бесконечную ленту дороги и тихонько улыбалась своим мыслям.

И почти не плакала.

Глава 8

Питерган

1

– П-по! Погоди! Как – «нет места»?! – Толя Филиппов закашлялся от изумления. – Погоди! Как – «нет места»?! Да что ты говоришь? Сынок?!

Алёшка молча кивнул. Он ковырял вилкой остывавшую картошку, не поднимая головы, и слушал тихие, растерянные причитания матери.

– Она так и сказала – «нет места»?! А когда Витьке и Жорке место нужно было, когда она подолом в Ленинграде крутила – было?! Нет, мать, погоди. Да не встревай ты! Глупость какая-то. Ты что-то напутал. Не могла она…

– Могла. Смогла. И ещё сказала, чтобы передал, что… – Алёшка впервые поднял голову, его белый кок качнулся, на отца глянули тёмно-серые от обиды глаза. – Сказала, что «что было, то сплыло, что тесно у них». Чтобы так и передал. Я и передаю… Спасибо за ужин, мама.

Алёшка встал, взял со стола свою тарелку, вывалил остатки в бак под умывальником и стал мыть посуду. Настроение было препоганое. Он выдержал экзамены в ленинградский Военмех, и ему не хватило балла. Вернее, для своих, для ленинградских, конкурс был на целых два балла ниже. Он, как и было отцом сказано, приехал к тётке на Лиговский договориться о жилье, нет, он даже и не думал там жить – лишь прописаться на время. Конечно, он не рассчитывал, что мать Яктыка и Жорки встретит его с распростёртыми объятиями, но что вот так встретит – не ожидал. Что там долго вспоминать – как крыска из норки – так и Зина Трошина из тёмного провала коридора бросила ему простые и обидные до невозможности слова: «Тесно у нас». Да как же «тесно», если Яктык мариманил, Жорка уехал в Гатчину и тётка Зинка одна жила в квартире?

Но… Что есть, то есть. Родня. Родня чаще обиды копит, в сердце носит. Чаще и посылает. Далеко-далёко.

Анатолий Филиппов догадался закрыть рот. Ссутулившийся и тихий, сидел он за кухонным столом, по-вечернему, запросто одетый – в майке и старых «огородных» брюках. Худые ступни зябли на крашеном суриком полу. Он пытался взять сигарету из пачки, но проклятые клешни будто отказали – дрожали, мяли, рвали тонкую бумагу – уже третью сигарету раскрошили. Наконец он просто взял пачку, чуть стукнул, вынул ртом сигарету, наклонился к плите, прикурил от огня под шумевшим на плите чайником, подошёл к окну и судорожно выдохнул дым в открытую форточку.

«Сестрица! Ах, сестрица!»

Разбуженная обида радостно укусила сердце, стала любовно жевать, как старый пёс, крайними зубами прихватывая кругляк мосла. Не было чем дышать.

– Толя… Толь, что же делать-то? – Александра подошла к мужу, положила руку на плечо. – Что делать-то будем?

Толя помолчал. Оглянулся на сына. Алёшка вроде бы домывал чашку, всё так же не поднимая головы, но явно вслушивался, ждал отцовского решения.

– Ничего делать не будем, – Толя резко затянулся затрещавшей цигаркой, выдохнул дым в форточку. – Ничего. И не смотри так, Саша. Не буду я унижаться. Не поеду. Если после всего, что сделали, «тесно» ей, пусть просторно станет. Без нас. А ты… Иди сюда, сынок. Ну? Чего стоишь? Иди, не бойся, не укушу. Что есть, то есть. Присаживайся. И ты, Саша, садись, слушай.

Филипповы сели за стол. Алёшка молился, чтобы не вышел из комнаты Колька – только его ещё не хватало для полного комплекта.

– Значит, так сделаем. Будешь у меня работать. Пойдёшь в первую бригаду. Будешь плотничать.