Индейцы и школьники - Дмитрий Конаныхин

Вечером – готовиться, учиться. Всё, что заработаешь, – твоё. Будешь халтурить – накажу. Будешь стараться – заработаешь ещё. Понятно?

– Толя!.. – Александра подала было голос, но осеклась, увидев редкостно голубой блеск в глазах Филиппова.

– Нет любимчиков, мать. Хватит играться. Видишь, какой вымахал? Под юбку уже не затолкаешь. Ничего, поработает, поймёт, сколько денег штаны узкие (Филиппов глянул на сына) стоят. И сколько «щиблеты». Надо было лучше учиться!

– Куда уж лучше? – вскинулся было Алёшка, но отец брякнул клешней по столу.

– Две «четвёрки» кто получил?! Я?! Ты что, не знал, что поступать надо с первого раза? Слабо было? Так ты, сынок, думал, тебя по головке жизнь погладит? Или меня гладила?! Или, вон, мать, о ней ты знаешь хоть что-то? Остаться одной у тётки, когда всю родню расстреляли!

– Как – расстреляли? – онемел Алёшка. Он впервые услышал что-то такое, о чём всю жизнь старательно молчали родители.

– Молчи! Толя, молчи! Ради бога, молчи! – крикнула Александра мужу. Ужас провёл липким, холодным пальцем по её позвоночнику.

Филиппов только глянул в глаза сыну. Внимательным, долгим прищуром.

– Не знал, сынок? Ох, сына-сына… Как мало ты ещё знаешь.

– Папа!

– Тихо. Всё, хорош. Надо будет, пора придёт – расскажу. А сейчас – забудь, что слышал. Понял?

Алёшка кивнул, стараясь не зацепиться взглядом за колючки отцовых глаз. Таких странно спокойных, каких он ещё не видел в жизни.

– Хватит. Теперь бейся. Против этой жизни бейся. Доказывай, чего ты стоишь. Что ты можешь. Всё. Спать всем. Завтра со мной вставать, – Филиппов посмотрел на погасший окурок. На секунду задумался, будто отключился. Так и стоял, смотря на чёрный уголёк да на прикус на фильтре. Потом вздохнул: – Значит, рано вставать. Пошли спать.

2

Сколько Алёшка, Алексей Анатольевич Филиппов, жил на белом свете, столько он искал себе друга. Любовь найти легче, любовь сама на голову сваливается, сама, если хочет, отваливается. А вот друга найти сложно. Знакомых полным-полно, приятелей хватало, а вот друг был у Алёшки один-единственный – Гришка Жадов.

Так часто бывает, что люди живут рядом, по соседству, за обычной деревянной стенкой деревянного дома, больше похожего на корабль, растут одновременно, падают с одних ступенек, вроде бы и присматриваются друг к другу, взрослеют, всё друг о друге знают – ведь о соседях сложно не знать абсолютно всё. Но дружба не получается. А с того самого дня, как Гришка «поучаствовал» в спасении Алёшки и Фимы Зильберштейна, так вот, с того самого дня завязалась самая взаправдашняя, настоящая, «мушкетёрская» дружба Алёшки «Эла» Филиппова и Гришки, который, конечно же, получил стиляжье имя «Джордж».

(Вы ещё не запутались? Уже третий Джордж в этой истории. Я и сам почти запутался, но зареченские стиляги чётко различали Жорку Трошина (Жорку-Джорджа) и Жорку Жадова, которого иногда называли Жидовым. Ну… Не в обиду, так просто. Сложно удержаться, когда соблазн такой. Да… Даже Фимка «Фил», строго следивший за успехами барабанщика Джорджа, называл иногда того «жидёнышем». Вообще, все самые серьёзные ребята Зареченска знали, что есть такая странная компания, которых называли «жидёнышами». Самые-самые главные в городе. Самые крутые. Потому что приезжал из-за морей неотразимый Витька «Винс» Трошин и такие пластинки привозил, будто бомба взрывалась тогда на зареченских танцплощадках… И верховодили всем танцевальным сумасшествием именно «жидёныши». Но почему они так назывались – никто толком не знал. Шептались о невероятных каких-то делах, будто у «жидёнышей» были какие-то совсем уж необычные шпаги, что была какая-то небывалая победа над «заводскими», что урки бежали, что… Да разве мало небылиц может сочинить горячая мальчишечья фантазия где-нибудь на заднем крыльце школы, когда совершенно уже взрослые восьмиклассники обмениваются сплетнями о сокровенном, например о любовных победах?)

Гришка был крупным, добрым и домашним мальчиком. Мама его, Серафима Захаровна, приятельствовала с Александрой Филипповой, по-соседски, да и не только. Она с самого начала знала историю появления в Зареченске Филиппова и его молодой жены, помогала с хозяйством, по огороду, ещё одежды подкинула, когда появились «ленинградцы» – Винс и Жорка-Джордж.

Вот… Гришка Жадов был весьма длиннорук. Сильно сутулился, отчего казался ниже своих немаленьких 180 см. К его несчастью, Гришку травили в младших классах. Доводили. Так часто бывает, когда примерный класс, в котором собрались сплошь дети хороших родителей, то ли от скуки, то ли устыдившись своей «положительности», превращается в стадо маленьких тиранов, издевающихся над каким-нибудь назначенным «козлом отпущения». И назначает ведь бедолагу, случайно назначает, обычно какая-нибудь вполне хорошая и даже примерная девочка. Не со зла, что вы. Ведь она хорошая девочка, учится прилежно, в пионеры одной из первых приняли. А может припечатать «скучного тюфяка» просто так, хотя бы и с досады на неуклюжего добряка. А потом уже интересно становится – смотреть, как жертва краснеет от обиды, плачет украдкой, не понимая, как так можно плевать в душу – просто так, безо всякого повода.

Короче, натерпелся Гришка. Следует добавить, что Гришка никогда не жаловался на своих мучителей. «Тюфяк» иногда пытался, конечно, отбиваться от совсем уже невыносимых подначек, но живо получал зуботычины от быстрых и ловких одноклассников, краснел на собраниях, когда вечно сонная Елена Львовна Тарасова, классная дама, распекала его неуклюжесть; обычно он сидел на задней парте один, смотрел в окна и проклинал школу с такой силой, с какой может ненавидеть злой мир выросший телом мальчик, но такой ещё маленький в душе и, повторюсь, домашний, словно котёнок. Он ведь пытался стать таким же взрослым, как старший брат, но не получалось. Ещё не получалось.

Но когда после неизвестной всей школе «Драки у “Стакана”» увидел 9-й «В» класс Жидова в компании стиляг, так и занемели все. О, это был момент истины. Мальчики и девочки смотрели, как их личный Жидов шёл вместе с Филипповыми, как стиляги с ним за руку здоровались, вот тогда и сообразили Гришкины «повелители», что Гришка будто за один день стал другим.

А он действительно стал другим. Его полюбили. С ним подружились. Он стал нужным. Это была боевая дружба. Не дружба в песочнице, а взаправдашняя. Он прекрасно видел, как в левый рукав Винсовой кожанки сизой змейкой скользнула сталь шпаги, видел безумные глаза Алёшки и «розочку», запомнил Винса, ласково уговаривавшего братишку разжать белые от судороги пальцы. Он запомнил, как за углом «Стакана» блевал от пережитого страха Фимка Зильберштейн, как метался между всеми милицейский капитан (в семейных трусах) и как победно, ничего не понимая, орали «речные» – мальчишки с Речной улицы. Удивительным был тот день. И Алёшка улыбался Гришке. И руки они друг другу пожали – как взрослые, глядя