Любовник смерти - Борис Акунин

Тогда Казбек вошёл, переступил через лежащегои решительно зашагал по коридору. Сенька, ойкая, поспевал следом. Оглянулся, увидел,что шестёрка держится за лоб, ошеломлённо хлопает глазами.

Ой, Господи-Господи, что ж это будет-то?

В большой комнате Авось и Небось, как всегда,резались в карты. Сала не было, но на кровати, положив ноги в сапогах нарешётку, лежал Очко и чистил ножиком ногти.

К нему-то кавказец и направился.

— Ты валет? К Князю веди, говорить хочу.Я — Казбек.

Близнецы перестали шлёпать картами. Один (такСенька и не научился разбирать, кто из них кто) подмигнул барышне, другой туповоззрился на серебряный кинжал, висевший на поясе у гостя.

— Казбек надо мною. Один в вышине, —безмятежно улыбнулся Очко и пружинисто поднялся. — Пойдёмте, коли пришли.

Ни о чем не спросил, просто повёл и всё. Ох,не к добру.

* * *

Князь сидел за столом страшный, опухший — неиначе, пил много. На красавца, каким Скорик его впервые увидал (всего-то месяцтому!) был мало похож. И рубашка, хоть из атласа, какая-то мятая, сальная, икудри спутаны, и физиономия небрита. На столе кроме пустых бутылок и всегдашнейсклянки с огурцами почему-то стоял золотой канделябр без свечей.

Сенькин враг поднял на вошедших мутные глаза,спросил кавказца:

— Ты кто? Чего тебе?

— Я — Казбек.

— Кто?

— Должно быть, тот самый, что недавно сКавказа приехал с двадцатью джигитами, — негромко сказал Очко, опершись остену и складывая руки на груди. — Я тебе говорил. Три месяца какпоявились. Марьинских фартовых прижали, девок под себя забрали и всекеросиновые лавки.

Абрек усмехнулся — вернее, дёрнул углом рта.

— Вы, русские, в наши горы пришли и неуходите. А я к вам пришёл и тоже уйду не скоро. Соседи будем, Князь. Соседипо-разному жить могут. Можно резать друг друга, это мы умеем. А можно бытькунаками. По-вашему — кровными братьями. Выбирай, как хочешь.

— Мне один хрен, — лениво ответилКнязь. Опрокинул стопку, закусывать не стал. — Живи, пока под ногами немешаешься, а надоешь — можно и порезаться.

Очко вполголоса предупредил:

— Князь, с ними так нельзя. Он одинпришёл, а остальные, надо полагать, вокруг затаились. Свистнет — возьмут нас вкинжалы.

— Пускай берут, — процедилКнязь. — Поглядим, кто кого. Да ладно, Очко, ты очко-то неподжимай. — Он засмеялся, довольный шуткой, которая по-культурномуназывалась “каламбур”. — Чего набычился, Казбек? Я смеюсь. Князь — человеквесёлый. Кунаками так кунаками. Давай поручкаемся.

Встал и руку протянул. У Скорика немножкоотлегло, а то уж думал всё, со святыми упокой.

Однако абрек руку жать не захотел.

— У нас в горах пальцы тискать мало.Делом нужно доказать. Кунак кунаку самое дорогое подарить должен.

— Да? — Князь махнул рукой отплеча. — Ну, проси чего хочешь. У Князя душа как скатерть — белая даширокая. Вот, гляди. Подсвечник червоного золота. Давеча у одного купчины взял.Хошь подарю?

Казбек отрицательно покачал головой в косматойпапахе.

— А чего хочешь? Говори.

— Смерти хочу, — тихо, яростносказал кавказец.

— Чьей смерти? — опешил Князь.

— Твоей. Говорят, она для тебя дорожевсего. Вот и отдай мне её. Тогда будем с тобой кунаки до гроба.

Скорик первым допетрил, про что речь, изажмурился от ужаса. Ну, теперь точно всё. Сейчас кровянка фонтаном брызнет, иего, Сенькина, тоже. Ой, мама-мамочка, встречай с ангелами своего сынка Сеню.

Очко тоже сообразил. С места не двинулся, нопальцы правой руки тихонько скользнули в рукав левой. А там, в рукаве, ножикина кожаной манжетке. Как метнёт парочку, тут гостям дорогим и амба.

До Князя последнего дошло. Он рот разинул,ворот рванул, стали видны вздувшиеся на шее жилы, а крик пока ещё невыплеснулся — от свирепости перехватило горло.

Казбек же как ни в чем не бывало продолжил:

— Отдай мне свою женщину, Князь. Хочу её.А я тебе вот, лучшую из своих мамзелек привёл. Стройная, гибкая, как горнаякоза. На, бери. Не жалко.

И Сеньку на серёдку комнаты вытолкнул.

— А-а! — взвизгнул Скорик. —Мама!

Но его писка почти что не слышно было — такгромко взревел Князь:

— Зубами! Глотку! Падаль!!!

Схватил со стола большую двузубную вилку, чемогурцы достают, и хотел броситься на абрека, но у того в руке откуда нивозьмись блеснул маленький чёрный револьвер.

— Ты — руки на плечи! — приказалКазбек валету, а Князю вовсе ничего не сказал, только глазом сверкнул.

Очко приподнял бровь, оценивающе разглядываячёрную дырку дула. Показал кавказцу пустые руки, коснулся пальцами плеч. Князь,заматерившись, швырнул вилку на пол. Он смотрел не на револьвер, а в глазаобидчику и в ярости грыз собственные губы — по подбородку стекла краснаяструйка крови.

— Всё одно убью! — хрипло крикнулон. — И в Марьиной Роще достану! За это — кишки вырву, на колбасу пущу!

Казбек поцокал языком:

— Вы, русские, как бабы. Мужчина некричит, тихо говорит.

— Так она и с тобой, с тобой?! — неслушал Князь. Смахнул злую слезу, заскрежетал зубами. — Стерва, сука, нетбольше моего на неё терпения!

— Я к тебе как к мужчине пришёл,честно. — Абрек сдвинул густые чёрные брови, голубые глаза сверкнулихолодным пламенем. — Мог украсть её, но Казбек не вор. По-хорошему говорю:дай. Не дашь — тогда по-плохому возьму. Только думай сначала. Не даром беру…

Он показал на съёжившегося Сеньку.

Князь оттолкнул ни в чем не повинного Скорикатак, что тот отлетел к стенке и сполз на пол:

— На кой мне твоя лахудра мазаная!

Хоть Сенька и ушибся плечом, хоть и было емустрашно, но эти слова, вроде бы обидные, прозвучали для него слаще музыки. Ненужен он Князю, слава те Исусе!

— Мамзельку я тебе так, в довесок даю,чтоб без бабы не остался, — засмеялся джигит. — А самое дорогое, чтоу меня есть и что я тебе подарю — серебро, много серебра. У тебя никогдастолько не было…