Любовник смерти - Борис Акунин

— Нет. Христа тоже били и унижали, но чтож в его смерти постыдного? Я другого всю жизнь боюсь. Боюсь умереть так, чтобывсе потешались. Одно это про тебя потом и будут помнить. Скажем, французскогопрезидента Фора будут помнить не за то, что он покорил М-Мадагаскар и заключилальянс с Россией, а за то, что его превосходительство испустил дух, пребывая налюбовнице. От былого вождя нации остался скверный анекдот: “Президент умер приисполнении обязанностей — во всех смыслах”. Даже на кладбищенском памятникебеднягу изобразили лежащим в обнимку со знаменем республики. Люди проходят мимои хихикают… Вот какой участи я боюсь.

— С вами такого конфуза приключиться неможет, — успокоил инженера Сенька. — Вы здоровьем крепкий.

— Не такой, так другой. Судьба любитподшутить над теми, кто слишком заботится о своём д-достоинстве. — ЭрастПетрович усмехнулся. — К примеру, помнишь, как мы с тобой сидели вватер-клозете, а Упырь услыхал шум и выхватил револьвер?

— Ещё бы не помнить. Посейчас дрожьпробирает.

— Не “посейчас”, а “даже сейчас”. Таквот, если б Упырь через дверь палить начал, то положил бы нас обоих прямопоперёк с-стульчака. Красивая была бы смерть?

Скорик представил, как они с ЭрастомПетровичем лежат друг на дружке поперёк фарфорового горшка и кровь стекаетпрямо в поганую трубу.

— Не сказать, чтобы сильно красивая.

— То-то. Не хотелось бы так умереть.Глупая слабость, сам понимаю, но ничего не могу с собой поделать.

Господин Неймлес виновато улыбнулся и вдругостановился — аккурат на углу Колпачного переулка.

— Ну вот, Сеня, здесь наши путирасходятся. Я должен заглянуть на почту, отправить одно важное п-письмо. Ты жедалее действуешь без меня.

— Чего это? — насторожился Скорик.Какую новую муку уготовил ему коварный Эраст Петрович?

— Пойдёшь в полицейский участок, передашьприставу Солнцеву письмо.

— Только и всего? — Сенькаподозрительно прищурился.

— Т-только и всего.

Ну это ещё ладно, письмо отнести — делонебольшое.

— Тряпьё бы бабское снять и краску с харисмыть, — все же проворчал Скорик. — От людей срамно.

— Перед людьми стыдно, — поправилзанудный инженер. — Нет времени переодеваться, оставайся уж как есть. Такбудет безопасней.

У Сеньки по сердцу будто кошка когтистой лапойпровела. Безопасней? Это в каком таком значении?

А господин Неймлес нехорошую кошку ещё пущераспалил.

— Ты юноша с-смышлёный, —говорит, — действуй по ситуации.

Достал из кармана два конверта. Один отдалСеньке, второй оставил себе.

Скорик хотел почесать грудь, чтоб кошкапоменьше царапалась, да наткнулся на мягкое — это Эраст Петрович под платьеваты напихал, на предмет женской натуры.

— А то давайте лучше я на почту сбегаю, авы к приставу? — без большой надежды предложил Сенька.

— Мне в п-полиции показываться ни к чему.Держи письмо. Отдашь полковнику из рук в руки.

Конверт был ненадписанный и даже незаклеенный.

— Это чтоб ты не тратил время на покупкунового, — объяснил господин Неймлес. — Всё равно ведь прочтёшь.

Ничего-то от него, премудрого змея, не утаишь.

* * *

Ста шагов один пройти не успел — сзади налетелкто-то, облапил за ватные сиськи.

— У, сдобная-рассыпчатая,посластимся? — жарко шепнули Сеньке в ухо.

Он повернул голову — небритая рожа, сивухой отнеё несёт, луком.

Вот оно каково, девушке одной по Хитровкеходить.

Сначала Скорик хотел просто пуганутьпохабника, сказать, что Студню, самому главному из хитровских котов, на такоеозорство пожалуется, но незваный ухажёр ещё лизнул мнимую мамзельку в шею, итут уж Сенькино терпение кончилось.

По всей японской науке он сначала выдохнулвесь воздух, чтоб корень силы переместился из груди в живот, врезал ухажёрукаблуком по голяшке, а когда тот, охнув, лапищи разжал, Скорик проворноразвернулся и ткнул ему, суке, пальцем под ложечку.

Сладострастник сел на корточки, за брюхосхватился, и лицо у него стало серьёзное, задумчивое. Вот-вот, подумай, каксебя с девушками вести.

Зашёл в подворотню, где потише. Развернулписьмо.

“Милостивый государь Иннокентий Романович!

Мне стало известно из достоверного источника,что Вам стало известно из достоверного источника о моём приезде в Москву. Хоть мыс Вами никогда не симпатизировали друг другу, однако же надеюсь, что разгулжестокой преступности на вверенной Вам территории тревожит Вас, слугу закона,не менее, чем меня, человека, давно отошедшего от прежней службы и московскихзабот. Посему хочу сделать Вам деловое предложение.

Нынче ночью я соберу в некоем удобном местеглаварей двух опаснейших московских банд, Князя и Упыря, и мы с Вами произведёмих задержание. Условия того места не позволяют взять с собой большогоколичества людей — Вам придётся ограничиться всего одним помощником, так чтовыберите самого опытного из полицейских. Уверен, что для ареста Князя и Упырянас троих будет достаточно.

Особа, которая передаст Вам это письмо, о деленичего не знает. Это обычная уличная девушка, простая душа, которая взяласьвыполнить моё поручение за небольшую плату, поэтому не утруждайтесьрасспросами.

Я заеду за Вами в двадцать минут четвёртогопополуночи. Будучи человеком умным и честолюбивым, Вы несомненно сообразите,что вовсе ни к чему докладывать о моем предложении начальству. Наградой Вамбудет самое большее — некоторая благосклонность городских властей. Однако яведь не преступник, в розыск не объявлен, так что чинов и орденов Выдоносительством не выслужите. Гораздо больше дивидендов Вы приобретёте,согласившись принять участие в затеянном мною предприятии.

Фандорин”.

Что такое “дивиденды”, Скорик знал (это когдаденьги ни за что платят), а вот последнего слова не понял. Наверно, оноозначало “адьё”, или “примите и проч.”, или “засим остаюсь” — в общем, то, чтов конце письма для красоты пишут. “Фандорин” — звонко. Надо запомнить набудущее.

Лизнул конверт языком, заклеил, а через паруминут уже входил во двор Третьего Мясницкого участка.

Проклятое место, тьфу на него. Придумано,чтобы мучить человеков, жизнь им утеснять, и без того не шибко просторную.