Любовник смерти - Борис Акунин

— Чем же я заплачу, — плачущимголоском сказал Сенька. — Я девушка бедная.

Полковник хмыкнул:

— Так бедная или честная?

Скорик потёр рукавом глаза — вроде как слезысмахивает. Жалостно шмыгнул носом. Мол, вся я ваша, делайте со мною что хотите.

— То-то. — Солнцев перешёл сугрожающего тона на деловой. — Ты с человеком, который тебе письмо дал,спала?

— Ну, — осторожно сказал Сенька, незная, как лучше ответить.

Пёс покачал головой:

— Надо же, как опростился наш чистоплюй.В прежние времена нипочём бы с гулящей не спутался. Видно, нашёл в тебечто-то. — Он вышел из-за стола, взял Скорика двумя пальцами заподбородок. — Глазки живые, с чертенятами. Хм… Где дело было? Как?

— У меня на квартере, — принялсяврать Сенька. — Очень уж барин жаркий, прямо огонь.

— Да, он ходок известный. Вот что,Александрова. Штраф ты мне выплатишь следующим манером. Скажешь этому человеку,что влюбилась в него до безумия или ещё что-нибудь выдумаешь, но смотри, чтобыпри нем была. Раз он в тебе что-то усмотрел, то, верно, не прогонят. Он у насджентльмен.

— Где ж мне его сыскать? —пригорюнился Сенька.

— Про это я тебе завтра скажу, —загадочно улыбнулся пристав. — Давай жёлтый билет. У меня пока полежит.Для верности.

Ай, незадача. Скорик глазами захлопал, чегосказать — не знает.

— Что, нету? — Солнцев хищноосклабился. — Без билета промышляешь? Хороша. А ещё фурсетитьбрезговала. — Эй! — заорал он, повернувшись к двери. — Огрызков!

Вошёл городовой, встал навытяжку, истововыпучил на начальство глаза.

— Эту сопроводишь до дому, куда укажет.Изымешь вид на жительство, привезёшь мне. Так что удрать тебе, Александрова, неудастся.

Он потрепал Сеньку по щеке.

— А приглядеться — пожалуй, в самом делечто-то есть. У Фандорина губа не дура. — Опустил руку, пощупал Скориковузадницу. — На фундамент тощевата, но я мегрешками не брезгую. Надо будеттебя попробовать, Александрова. Если, конечно, от чахоточных откупишься.

И заржал, жеребец поганый.

Как только Смерть с ним, подлым, миловатьсямогла? Уж лучше бы, кажется, в петлю.

А ещё Сеньке стало жалко женщин, бедных.Каково им на свете жить, когда все мужчины сволочи и паскудники?

И что все-таки такое “фандорин”?

С пучеглазым псом Сенька поступил просто.Сказал ему, что проживает на Вшивой Горке, а как пошли переулками к Яузе,подобрал подол, да и дунул в подворотню. Городовой, конечно, давай в свистокдудеть, материться, а что толку? Мамзельки-фурсетки и след простыл. БудетОгрызкову от пристава “штраф”, это как пить дать.

Всю дорогу домой Скорик ломал голову: что ж онтам такого в подвале увидал или услыхал, из чего Эраст Петрович с Масой сразудогадались, кто убийца?

Раскидывал, раскидывал мозгами, прямо замучилих гимнастикой, но так и не допетрил.

Стал тогда про другое дедуктировать. Что жетакое удумал многоумный господин Неймлес? Это ведь помыслить страшно, какуюкашу заварил. Как её расхлёбывать? И, главное, кому? Что если некоему молодомучеловеку, притомившемуся быть игрушкой в руках птицы-Фортуны? То она, шальная,взмахнёт крылом, вывалит на сирого, убогого свои заветнейшие дары — и любовь, ибогатство, и надежду, то вдруг повернётся гузкой и нагадит счастливцу накуафюру, отберёт все дары обратно и ещё нацелится в придачу утырить убессчастной жертвы самое жизнь.

Про инженера Сеньке думалось нехорошее. Ишькак ловко чужим имуществом распорядился. Нет спасибо сказать за неслыханноевеликодушие и самопожертвование. От них дождёшься! Распорядился, будто своим собственным.Назвал аспидов на чужое. Приходите, гости дорогие, берите кому сколько надо. Ачто у человека на тот клад свои виды были и даже мечты, на это гладкому баринуЭрасту Петровичу, конечно, положить со всей амуницией.

От обиды Скорик был с инженером сух и, хотьрассказал про передачу письма и про разговор с приставом всё в доскональности,но делал оскорблённое достоинство: глядел немножко в сторону и кривил губы.

Эраст Петрович, однако, демонстрации незаметил. Внимательно выслушал и про допрос, и про вербовку. Кажется, осталсявсем доволен, даже похвалил “молодцом”. Тут Сенька не сдержался, сделал намёкнасчёт клада: что, мол, много на свете умников людским добром распоряжаться,ещё бы, чужое — не своё. Но не пронял и намёком, не достучался до инженеровойсовести. Господин Неймлес потрепал Скорика по голове, сказал: “Не жадничай”. Иещё сказал, весело:

— Нынче ночью заканчиваю все московскиедела, времени больше нет. Завтра в полдень — старт мотопробега. Надеюсь,“Ковёр-самолёт” в порядке?

У Сеньки внутри всё так и сжалось. В самомделе, двадцать третье-то уже завтра! За беготнёй и переживаниями он совсем проэто забыл!

Выходит, так на так всему конец. Ай дагосподин Неймлес, ловкач. Попользовался механиком (между прочим, задарма, еслине считать харчей), получил налаженное-надраенное авто в лучшем виде и это бычетверть беды. Главное — обвёл сироту вокруг пальца, обобрал до нитки, под ножипоставил, а после укатит себе в Париж волшебным принцем-королевичем. Сенькинаже планида — сидеть одному-одинёшеньку у разбитого корыта. Это ещё если завтражив останется…

Рот у Скорика задрожал, уголки сами по себевниз поползли, ещё ниже, чем при оскорблённом достоинстве.

А бессердечный Эраст Петрович сказал:

— Помаду-то с губ сотри, смотретьп-противно.

Как будто Сенька сам, от нечего делать,помадой намазался!

Сердито топая, он пошёл переодеваться. Слышнобыло, как в кабинете задребезжал телефонный звонок, а когда минут черезнесколько Скорик явился к Эрасту Петровичу высказать правду-матку уже безо всякихнамёков, на полную чистоту, того дома не было — исчез куда-то.

Маса тоже шлялся неведомо где. День между темнеостановимо сползал под откос, к вечеру, и чем за окном становилось темней,тем сумрачней делалось у Сеньки на душе. Охо-хо, что-то нынче будет…

Чтобы отвлечься от дурных мыслей, Сенька пошёлв сарай начищать авто, и без того сиявшее ослепительней кремлёвских куполов.Злости больше не было, одна печаль.