Чешское время. Большая история маленькой страны: от святого Вацлава до Вацлава Гавела - Андрей Шарый

Оптимисты уверяют, что не все потеряно: уверенные в себе, чувствующие собственный характер города́ — а Прага, дескать, именно такова — способны вытерпеть и побороть многое. Поэт Сейферт утверждал: «Прага… царственней, чем Рим». Эта строка из поэмы «Одетая светом», рассказывающей о нетрезвых весенних шатаниях зачарованного путника. Сейферт создал образ светящейся Праги, сотканной из лучей солнца, причем таким небесным он увидел и почувствовал город в малоприятное время нацистской оккупации, что придало лирическим стихам особое горьковатое настроение. Но в той же поэме Прага предстает и символом цветения, древом с постоянно обновляющейся кроной. Конечно, возможны такое прочтение и такое ощущение. И все же иногда меня посещают сомнения в том, что пражское Старе-Место — да, выдержавшее под занавес Тридцатилетней войны осаду грозных армий шведского генерала Ганса Кристофа Кёнигсмарка — способно выстоять под натиском всемирной туристической орды, которая уж точно и камня на камне не оставит от прекрасного города.

Герб Австро-Венгрии в галерее собора Святой Варвары в Кутна-Горе

Рассказ о чешских событиях первой половины XVII столетия словно хорошо проработанное старательным живописцем художественное полотно, одно из обширного цикла, на тему о том, что история не бывает черно-белой. Это ведь только кажется, что мастерам кисти той поры не хватало выдумки и цвета, потому что парадные портреты расфранченных напомаженных вельмож с государственным выражением лица навевают скуку. Но на самом деле за каждой, буквально за каждой из этих самодовольных физиономий кроются и страсти, и трагедии, и драмы. Тот тревожный век начался с восстания чешских сословий, преимущественно протестантов, против власти католических монархов Габсбургов. В школьных учебниках утверждается: поражение «чешского дела» в Белогорской битве осенью 1620 года равнозначно национальной катастрофе (историк Йозеф Пекарж назвал исход этого сражения «несчастьем без меры и границ»). Последовавшая через полгода после военного разгрома казнь на Староместской площади «27 чешских мучеников» стала зловещим символом заката: страна потеряла независимость и, как следствие, перспективу самостоятельного развития, в итоге едва не утратив под германским гнетом свой национальный характер.

Это, с одной стороны, так, но с другой — совсем не так. Габсбурги ведь и прежде, с 1526 года, управляли Corona regni Bohemiae[48] как своими наследственными землями, но в результате событий 1618–1621 годов власть этого императорского дома из ограниченной присущими сословному обществу привилегиями дворян и мещан превратилась в абсолютную, так что от шведской осады Прагу в 1648 году защищали верные двору католики. Да, Тридцатилетняя война была и межконфессиональным конфликтом тоже, но заканчивала ее лютеранская Швеция, главный противник Австрии, в союзе с католической Францией, все в Европе перемешалось. Из-за религиозных гонений Чешские земли в 1620-е годы покинули, по разным сведениям, 100 или 200 тысяч человек, многие вынуждены были сменить веру. На место уехавших приезжали новые колонисты, прежде и чаще всего из Германии. К середине XVII века Богемия, потерявшая из-за войны, общественных распрей, эпидемий чумы и голода треть своего примерно двухмиллионного населения, на 70 или даже 90 процентов оказалась католической. Таким образом, усмехаются резонерствующие пражские историки, современные чехи, воспитанные школьными уроками о гуситских заветах духовного братства и материального равенства, в огромном большинстве своем являются потомками католиков и конвертитов.

Вернее всего представлять Тридцатилетнюю войну в Чешских землях и вокруг них (эта общеевропейская война, кстати, началась и закончилась в Праге) как конфликт сословной и абсолютистской политических систем, но острых линий разломов и здесь не просматривается. На стороне Габсбургов выступала и славянская, а не только немецкоязычная знать, и наоборот; многочисленными были перебежчики из лагеря в лагерь. Карьеры и судьбы людские часто диктовались соображениями политической или финансовой выгоды, а кому-то просто иначе было не выжить. К вопросу об альтернативной истории: как считают некоторые исследователи, если бы Белогорская битва в частности и восстание сословий в целом закончились другим исходом (а шансы на победу бунтовщиков примерно до весны 1620 года существовали), Чешские земли рисковали бы потом разделить судьбу Польши. А в Польше, напомню, слабость центральной власти и безграничная панская вольница послужили важными причинами того, что эта страна более чем на век исчезла с политической карты.

Тридцатилетняя война была кровавой схваткой за территории, титулы, деньги и в конечном счете за власть. По итогам этого многолетнего противостояния влияние Габсбургов на западе Европы ослабло, Священная Римская империя превратилось в аморфное, с государственной точки зрения фиктивное, прямо скажем, образование, настоящий призрак международной политики. Другое дело, что Габсбургам удалось консолидировать власть в своих наследственных землях, в том числе и в первую очередь в главных землях Чешского королевства.

В этом и состоит местное значение Тридцатилетней войны: надолго и накрепко привязанная к абсолютистской монархии, являющаяся ее очень важным, уж точно самым развитым в экономическом отношении регионом и самым толстым казенным кошельком страна стала куда менее чешской и куда более немецкой. Знатные семьи славянского происхождения, защищавшие сословные привилегии и перечившие Габсбургам, были уничтожены, другие разорены или изгнаны, их обширные владения передали либо продали отличившимся в боях или дворцовых интригах аристократам императорской свиты (не только немцам, кстати, эта свита всегда была интернациональной), а присягнувших на верность Вене ожидала быстрая или постепенная, но все равно неотвратимая ассимиляция. Идея конфедерации чешских земель потерпела крах, хотя существовал и даже был проголосован соответствующий проект конституции. С конфессиональным равенством было покончено, получила распространение фактически принудительная католизация, а для человека начала Нового времени этот фактор — как именно и по какому обряду Богу молиться — был важнее всего прочего.