Империя должна умереть - Михаил Зыгарь

Под впечатлением от произошедшего и напуганный слухами, царь в тот же день уезжает из города в Царское Село. С этого момента главная резиденция российских императоров, которую начала строить еще дочь Петра I императрица Елизавета, больше никогда не станет домом для представителей царской фамилии. Следующим «первым лицом», поселившимся в Зимнем дворце после революции, будет Александр Керенский, глава Временного правительства.

Сплетни из дневника Богданович, как ни странно, недалеки от истины. Как вспоминает Борис Савинков, одна из трех групп Боевой организации, приехавших из Швейцарии, действительно работает в Петербурге. Более того, активистка Боевой организации так успешно внедрилась в высший свет, что должна была подносить цветы царю на одном из придворных балов «в двадцатых числах декабря». Не спрашивая разрешения у ЦК, петербургская группа решилась на цареубийство. Лишь в последний момент бал был отменен из-за падения Порт-Артура. После этого боевики начинают разрабатывать новых жертв: министра юстиции Михаила Муравьева и дядю царя великого князя Владимира. Так что в январе царь уже зря опасается за свою жизнь – угроза миновала.

Все настолько увлечены возможным покушением на царя, что на забастовку рабочих мало кто обращает внимание. Власти на требования Гапона не реагируют, министр финансов Коковцов констатирует, что требования рабочих «представляются незаконными, а отчасти и невыполнимыми». Директор Путиловского завода Смирнов говорит, что не может выполнить ни одного пункта требований, потому что это разорит акционеров. А в условиях войны с Японией их силы и так на пределе.

6 января – в течение суток – число бастующих увеличивается в четыре раза и достигает 100 тысяч. Гапон уже чувствует себя суперзвездой, его повсюду сопровождают поклонники, два десятка охранников-добровольцев и корреспонденты, в том числе иностранные. Он целыми днями выступает перед собраниями бастующих. В этот день он, по собственным воспоминаниям, произносит одну и ту же пламенную речь от двадцати до тридцати раз.

Подпольные революционные газеты, которые издаются за границей, конечно, не чувствуют атмосферу происходящего в столице, поэтому по привычке пишут о Гапоне уничижительно. Но в Петербурге уже всем ясно, что он – хозяин положения, все столичные оппозиционеры и просто политически активные граждане бегут к нему: вокруг него объединяются и эсеры, и либералы из Союза освобождения. В считаные недели Гапон оказывается руководителем самой крупной организации в столице. Среди новых сподвижников Гапона – Петр Рутенберг, 27-летний эсер, инженер Путиловского завода. Он всюду ходит с Гапоном и помогает ему редактировать тексты речей.

5 января Гапон решает, что нужно написать петицию к царю и отправиться к Зимнему подавать ее «всем миром». Шествие – самая смелая часть замысла, ведь петиции пишут все, но никому еще не приходило в голову собрать многотысячную народную демонстрацию в столице. Гапон пишет петицию царю, Рутенберг редактирует.

Это удивительный документ, полностью соответствующий представлениям Николая II и его окружения о «средостении», любви народной к царю, которой мешает стена из бюрократов и интеллигентов. «Нас поработили под покровительством твоих чиновников», «чиновничье правительство, состоящее из казнокрадов и грабителей»[41], – так начинает Гапон. И продолжает: «…Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение».

Внезапно верноподданническая мантра превращается в революционное требование, о котором участники недавнего земского съезда даже подумать боялись, – созыв Учредительного собрания: «Необходимо народное представительство, необходимо, чтобы сам народ помогал себе и управлял собою. Ведь ему только и известны истинные его нужды. Не отталкивай же его помощь, прими ее, повели немедленно, сейчас же призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель, – пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, и для этого повели, чтобы выборы в учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов».

В ночь на 7 января Гапон в целях безопасности решает больше не ночевать дома. «Последний раз посмотрел я на картину "Христос в пустыне", висевшую на стене, на мебель, сделанную для меня воспитанниками приюта, – высокопарно описывает он этот момент. – Подавленный горем, но исполненный твердости и решимости, я оставил свой дом, чтобы никогда больше его не увидеть». Много раз слышавший от почитательниц, что он «похож на Иисуса», Гапон и вправду все больше начинает ощущать себя мессией.

7 января утром бастует уже 150 тысяч, рабочие захватывают Варшавский и Балтийский вокзалы, столица парализована. Во всех гапоновских отделениях зачитывается петиция, рабочие ставят под ней свои подписи, Гапон утверждает, что их собрано больше 100 тысяч. Все ждут воскресенья 9 января как второго пришествия или конца света. Власти долго не реагируют: и полиция, и градоначальник считают Гапона своим человеком, который не будет делать что-то вредное, поэтому не придают забастовке большого значения.

Утром 7 января Гапона вызывают в министерство юстиции. Он приходит в сопровождении помощников.

– Скажите мне откровенно, что все это значит? – спрашивает Гапона министр Николай Муравьев, бывший прокурор на суде над убийцами Александра II. Гапон просит министра пообещать, что его не арестуют, – и тот обещает.

– Страна, – так вспоминает Гапон свои слова, – переживает серьезный политический и экономический кризис; каждое сословие предъявляет свои требования, жалуется на свои нужды, выражая их в своих петициях к царю; настал момент, когда и рабочие, жизнь которых очень тяжела, желают также изложить свои нужды царю. Немедля напишите Государю письмо, чтобы, не теряя времени, он явился к народу и говорил с ним. Мы гарантируем ему безопасность. Падите ему в ноги, если надо, и умоляйте его, ради него самого, принять депутацию, и тогда благодарная Россия занесет ваше имя в летописи страны.

Муравьев меняется в лице, затем встает, делая знак, что встреча окончена. «Я исполню свой долг», – коротко ответил он. Гапон считает, что эти слова могут иметь только один смысл: он поедет к царю и посоветует ему стрелять без колебания.

Выйдя от Муравьева, Гапон пытается из приемной позвонить министру финансов Коковцову. И начинает говорить, что надо избежать кровопролития. Но не слышит ответа – их разъединяют.