Империя должна умереть - Михаил Зыгарь

С этого момента Гапон уверен, что беспорядков не избежать. Вечером он объезжает все одиннадцать отделов союза, где говорит рабочим, что они должны завтра идти со своими женами и детьми и что если государь не захочет их выслушать и встретит пулями, то у них нет более царя.

Трудно сказать, готовы ли были организаторы шествия к кровопролитию на самом деле, но в петиции о нем не раз говорится: она с этого начинается («Нет больше сил, государь! Настал предел терпению. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук») и этим же заканчивается («Не отзовешься на нашу мольбу, – мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем…»).

В ночь с 7 на 8 января охваченный эйфорией Гапон встречается с профессиональными революционерами, эсерами и социал-демократами, и рисует им другой план. Он, в отличие от десятков тысяч рабочих, знает, что царя нет в столице, но хочет дождаться его из Царского Села на Дворцовой площади. Затем с группой переговорщиков он встретится с Николаем, чтобы сообщить ему два требования: амнистии пострадавшим за политические убеждения и созыва всенародного Земского собора. Если Николай II согласится удовлетворить требования, Гапон выйдет на площадь с белым платком и «начнется великий народный праздник». В противном случае он достанет красный платок, скажет народу, что у него нет царя, и «начнется народный бунт». Но до этого момента он просит социалистов не трогать царя и не провоцировать толпу.

В последний день Гапон носится по городу, произносит десятки раз свою речь, призывая всех выходить на улицу. В интервью английскому журналисту он даже говорит, что, если требования не будут удовлетворены, они захватят телефон и телеграф. Но потом просит эти слова не публиковать.

7, 8 и в ночь с 8 на 9 января проходят три совещания по поводу предстоящей демонстрации. 7 января министр внутренних дел Мирский собирает у себя дома начальника департамента полиции Алексея Лопухина, своего заместителя Константина Рыдзевского, министра финансов Коковцова, министра юстиции Муравьева, столичного градоначальника Фуллона и командира Гвардейского корпуса Сергея Васильчикова. Фуллон предлагает арестовать Гапона, но Мирский и Муравьев отказываются, говорят, будет только хуже. Мирский предлагает пустить небольшую группу представителей от рабочих на Дворцовую площадь (ведь принимал же он вместо всех участников земского съезда одного Шипова). Фуллон говорит, что будет вторая Ходынка. Мирский спрашивает, не стоит ли эвакуировать царя подальше – из Царского Села в Гатчину. Ничего не решив, чиновники расходятся. Мирский едет к императору в Царское Село – рассказать о происходящем. Николай не собирается приезжать в столицу, и, судя по всему, никто не воспринимает эту демонстрацию как какое-то невероятно важное событие.

В тот же день Фуллон проводит еще одно совещание, обсуждается переброска войск из Таллина (тогда Ревеля), Пскова и Петергофа в столицу, но окончательно этот вопрос решается в ночь с 8 на 9 января. Любопытно, что ни в одном из совещаний (включая то, на котором принимается решение о переброске войск) не участвует человек, непосредственно отвечающий за безопасность столицы, – командующий Петербургским военным округом великий князь Владимир. Дядя царя, известный как ценитель искусств и президент Академии художеств, просто не считает нужным все это обсуждать. Впрочем, именно он вскоре будет считаться виновником произошедшего.

Вопрос, как именно усмирять митингующих, не обсуждается – на этот счет нет двух мнений. Министры уверены, что рабочие если и выйдут на улицу, то, увидев кордоны, сами разойдутся. Никаких особенных распоряжений нет – все в соответствии с уставом. А по уставу у военных есть боевые патроны, сабли и нагайки, которыми они, при необходимости, и должны наводить порядок. Резиновых пуль и дубинок еще не изобрели.

Писатель Максим Горький встречается со своим другом Саввой Морозовым, чтобы расспросить его, чего ожидают предприниматели. Морозов настроен пессимистично – и пересказывает слухи, которые узнал от петербургских коллег: «Возможно, что завтра в городе будет распоряжаться великий князь Владимир и будет сделана попытка погрома редакций газет и журналов. Наверное, среди интеллигенции будут аресты». И на всякий случай дает Горькому свой браунинг.

Спустя несколько часов он возвращается с новой информацией, что власти решили не пускать рабочих ко дворцу и устроить бойню, для чего в столицу прибыли войска из провинции. Горький бежит в редакцию газеты «Сын отечества» и требует немедленно собрать делегацию «от представителей интеллигенции» и пойти к князю Мирскому с просьбой не применять силу.

Вместе с Горьким идут семь человек, профессора и адвокаты. Глава МВД их не принимает, а сотрудник его аппарата спрашивает, от кого пришла почтенная делегация. «Я бы мог объяснить, "от кого" мы здесь, но опасаюсь – не поймут. В доме шефа жандармов это имя совершенно неизвестно – имя русского народа», – отвечает Горький. Так и не добившись встречи с Мирским, они идут сначала к шефу жандармов Рыдзевскому (с которым разговор не клеится), потом к Витте, но и Витте умывает руки: «Я бессилен что-нибудь сделать в желаемом вами направлении».

Горький описывает Витте с омерзением («Курносое маленькое лицо освещали рысьи глазки, было что-то отталкивающее в их цепком взгляде. Он шевелил толстым пальцем, искоса любуясь блеском бриллианта в перстне. Голос звучал гнусавенько») и запоминает только такую фразу: «Мнение правящих сфер непримиримо расходится с вашим, господа…» Впрочем, эти воспоминания Горький напишет много лет спустя, с высоты положения великого советского писателя, и они могут иметь мало общего с его впечатлениями в этот день.

Во время вечернего совещания князь Мирский решает все-таки арестовать Гапона и расклеить по городу сообщение о запрете сборищ и шествий. Объявление расклеивают кое-где (типографии бастуют), но плакаты с призывами идти на Дворцовую полиция тоже не снимает – и у некоторых рабочих возникает ощущение, что власти не против шествия.

Арестовывать Гапона никто не едет. Командир корпуса жандармов Рыдзевский объясняет начальнику царской канцелярии, что Гапон засел в рабочем квартале и отправлять туда полицейских ночью опасно. «Что же ты хочешь, чтобы я взял на свою совесть десять человеческих жертв из-за одного поганого попа?» – говорит он. Арест в итоге планируют на утро.

Вечером 8 января князь Шервашидзе, муж императрицы Марии Федоровны и отчим Николая II, собирается в театр. К нему приходит знакомый журналист Филиппов, который только что был у Гапона, и передает могущественному князю просьбу: чтобы не было насилия и народ мог увидеть Государя. В ответ Шервашидзе смеется: он уверен, что никакого шествия не будет, никто из рабочих никуда не пойдет из-за мороза – на улице минус пятнадцать.

В ночь на 9 января Гапон с ближайшими сподвижниками прощаются, назначают себе заместителей на случай, если завтра погибнут, фотографируются на память. В воспоминаниях он напишет, что никакого плана на случай столкновения с войсками у него не было. Утром он просит рабочих взять в церкви иконы и хоругви. Священники не отдают церковный инвентарь, и рабочие отнимают его силой. Гапону, новому Христу, он сейчас нужнее. Шествие начинается в 10 утра, и уже через полчаса рабочие доходят до солдатских заграждений.