Дети Лавкрафта - Эллен Датлоу

Инамората опускает подзорную трубу, как раз когда снизу поднимается Гели. Гели Нуньес, девушка-пропесочница, выслеживающая у кромки воды все, что выносится прибоем. Ей девятнадцать лет, и большую часть жизни она провела в бруклинских трущобах вместе с другими бродягами, живущими на то, что пляж пошлет, краболовами и бомжами. До встречи с Инаморатой, до того, как они стали любовницами и Гели переехала жить в дом Старины Дуарте на Кладбищенском холме, она работала на одного деятеля с черного рынка. Теперь же, когда Инамората устроила ей регистрацию в синдикате легальных сборщиков, Гели огребает доллар по полной, и ей не приходится очень-то беспокоиться о неладах с законом.

– Ты видела, значит? – спрашивает она Инаморату.

– Видела, – отвечает Инамората.

– Это рыба-мешкорот, – говорит Гели, садится рядом с Инаморатой и принимается выкладывать на крышу утренний сбор всякого пластика, чтоб просохло и разобрать можно было. В солнечном свете темно-рыжие волосы Гели сияют, как новенький медный котелок.

– Оно большое, – отвечает ей Инамората, – но не такое большое, как все они.

Гели пожимает плечами и тащит из своего брезентового мешка большой моток зеленой нейлоновой лески, весь перепутанный с сорной травой и водорослями.

– А вот Джо Сахарец говорит, что это мешкорот.

– Джо Сахарец любит преувеличивать, да ты ж знаешь, что сам он этого не видел. Хороший улов?

– О, ты только посмотри на это. – Гели хмыкает и, прищурившись, смотрит вверх, на яркое утреннее небо без единого облачка, голубизна его до того бледна, что на алебастр смахивает. – Там, у свай, прямо у Финчеровых причалов, там мель была. И вся она в морских звездах и ежах – сотнями, а может, и тысячами даже. Звезды и ежи размером почти с мою ладонь. По-моему, их течением нанесло со Шлюпного парка или с Бойни.

Инамората опять смотрит в море, уставившись через полосу воды на нефть. Говорит, наполовину сама себе:

– Пятно-то, может, воду и потравило.

– Может быть. На песке блеск какой-то, вполне возможно, что пятно и до них добралось. Но, как бы то ни было, не в том дело. – Тут Гели лезет на самое дно своего мешка и достает что-то оттуда. – Вот, – говорит она и поднимает что-то в руке, чтоб Инамората смогла рассмотреть. – Нашла на мели, в куче всякой мертвечины. Это нефрит, по-моему. Настоящий нефрит, не пластик и не смола. Не плавает. Гвоздик мне за нее уже двадцатку предложил, я еще сюда вернуться не успела, а значит, стоит она восемьдесят – легко и уверенно.

Инамората родилась на острове и на острове выросла, сама от пропесочницы недалеко ушла и в свои двадцать семь навидалась всяких уродств и мерзостей, какие море выбрасывало. Да и вокруг-то целый мир затонувший, всегда готовый срыгнуть какие-то свои тайны или промашки, постыдные призраки опившегося, блестящего города горючего, утопшего еще до того, как родилась мать ее бабушки. Но вот это, это что-то в самом деле редкое, этот молочно-зеленый кусок в руке у Гели, и это застает ее врасплох.

– На японку похожа, – говорит Гели. – Не похожа разве на японку? По-моему, это, может, одна из о́ни[38]. О́ни или дракон.

На взгляд Инамораты, фигура не очень походила ни на то ни на другое. Гели протягивает ей ее, и Инамората, потянувшись, берет нефрит из рук Гели. Большой кусок, примерно с ее сжатый кулак будет, и тяжелый (точно камень), хотя вряд ли она определить способна, настоящий это нефрит или нет. Она поднимает его под солнце и видит, что камень просвечивается. Кто бы эту фигурку ни вырезал, когда бы и зачем бы ни вырезал, сколько бы десятилетий или веков назад, ясно, что цель состояла в том, чтобы передать нечто ужасное, и Инамората была вынуждена признать, что цель была достигнута с лихвой. Слово, первым пришедшее ей на память, – «тролль», потому что, когда она была маленькой, мать рассказывала ей сказку про трех маленьких козлят, которые пытались перейти через Ист-Ривер по развалинам Вильямсбургского моста. А под пролетом его жил огромадный морской тролль, чудовище, неуклюжее создание из тины, грязи и ржавой стали, и, как только козлятки пытались перейти, тролль вздымался из воды и грозился съесть их. Эта штука, что Гали нашла на пляже, вполне могла бы быть резным подобием мостового тролля из сказки матери, беженца из детских ночных кошмаров Инамораты. Разница только в том, что ей тролль всегда воображался мужчиной, даром что она не помнила, утверждала ли то когда ее мать. А это нефритовое изделие изображает женщину, тут ошибиться невозможно. Непотребная карикатура на женское тело: от преувеличенной полноты грудей, бедер и ягодиц до разверстых половых органов. Зато ее выпученные глаза вызывали в памяти рыночные прилавки торговцев рыбой, а масса растущих из живота и похожих на пальцы щупальцев напомнили ей морских актиний.

– Это не мостовой тролль, – говорит Гели, и Инамората, насупясь, смотрит на нее, потом опять переводит взгляд на безобразный кусок зеленого камня, который держит в руках. Эмиль Дуарте, кому семьдесят три и кто ходил в школу в каком-то очень отдаленном месте суши, тот назвал Гели «прирожденным экстрасенсом двенадцатой инстанции», он и объяснил Инаморате, как люди вроде Гели используются военными и всякими силовиками. Там, на берегу, есть такие, кто зовут ее ведьмой, кто считают, что в нее демоны вселились, из-за того, что девушка часто знает о том, о чем знать не должна бы, чего узнать никак не могла, и из-за того, что сама она никак не могла объяснить, как ей это стало известно. Вот ведь и Инамората никогда не рассказывала Гели Нуньес про сказку своей матери о мостовом тролле.

– И Гвоздик предложил тебе двадцатку? – спрашивает она, передавая Гели фигурку обратно. На ощупь камень склизкий, маслянистый, и когда Инамората смотрит на свои пальцы и ладони, они блестят, будто она слизняков хватала. Она отирает руки о юбку.

– Могу и побольше получить, – отвечает Гели.

– Наверное, – соглашается Инамората. – Дай Салли запостить ее для тебя по всему кругу. Расходы я оплачу. Если тебе побольше сорока нужно, то покупатели должны быть не с острова, а еще откуда-то.

– Идет, – говорит Гели, вертя фигурку и так и сяк, рассматривая ее со всех сторон.

«Любуется, – думает Инамората, и мысль эта вызывает у нее неприятную легкую дрожь. – Для Гели в ней нет вовсе ничего ужасного».

– Жаль, что не видела ты всех этих звезд и ежей, – вздыхает Гели и укладывает эту зеленую штуковину обратно в мешок. – Их кучи, тысячи и тысячи, как будто морю обрыдли морские звезды и морские ежи, и оно послало их куда подальше.

И как раз тогда далеко за простором воды принялась выть какая-то сирена, спустя несколько секунд затрубила другая, а вскоре за нею третья присоединилась к хору, пронзительно заверещали башенные системы предупреждения властей Гудзона об урагане. Инамората вновь взялась за подзорную трубу и осмотрела в нее низкие волны, но по-прежнему не было видно бригады компании, лишь несколько потрепанных рыбацких лодок, качаясь с волны на волну, занимались своим каждодневным промыслом. Волны, лодки, пятно. Ничего из того, что она видела, не давало оснований для тревоги.