Рабыня - Тара Конклин
Шрифт:
Интервал:
Оскар Спэрроу Вечная Грейс
Портер Скейлз
Галерея Натали Мейсон
Западная 26-я улица, Челси
До 21 августа
Новая выставка Оскара Спэрроу «Портреты Грейс» демонстрирует чрезвычайно интимные, непарадные портреты его жены, Грейс Дженни Спэрроу, художницы, умершей почти 20 лет назад в возрасте 28 лет. Зная Грейс лично, я подошел к его новой работе с некоторым трепетом. Оскар Спэрроу хорошо известен своими художественными загадками; действительно, интеллектуализм, который он привносит в холст, привлекает к себе, но может ослабить эмоциональное восприятие его работ, а для некоторых и уменьшить общую значимость его творчества. Неужели он хочет просто поразить нас своими слоями и подсказками? Неужели Спэрроу пускает нам пыль в глаза? Глядя на Спэрроу, я часто задумываюсь, стоит ли разгадка его загадок изнурительного труда и поисков. Я знал Грейс Спэрроу как верного друга и талантливого художника с проницательным и вдохновляющим умом. Я не хотел видеть, как она будет подвергаться мифическим искажениям. Я не хотел, чтобы ее разорвали на части и снова сшили на холсте, уродливую и деформированную.
Однако мои опасения оказались напрасными.
Каждый человек – это множество людей: жена, мать, художник, дочь, друг, любовник, богач, бедняк, спокойный, мятущийся. Работы Спэрроу – серия из 18 портретов Грейс, все мультимедийные – запечатлевают сложность личности его жены как в великолепных деталях, так и с широким размахом. Один из них, живописное исследование пробора в ее волосах, весь сияет, каждая прядь, выгравированная серебром, вплетается в блестящий малиновый фон. Это невыносимо прекрасно. Другой, триптих из трех граций (даже если бы ее имя было другим, работа все равно заслуживает этого названия), изображает ее как бесхитростную домохозяйку; как голодную, вопящую гарпию; и, что самое пугающее, на центральной панели изображна женщина, пойманная в ловушку строгих линий кадра, ее единственный видимый глаз растягивается во все стороны и несет в себе отчаяние и клаустрофобию, которые придают более глубокое, более тревожное значение боковым изображениям.
Мы видим в Грейс молодую женщину в расцвете ее красоты – в расцвете ее жизни – юную невесту, молодую мать, начинающую художницу, и все же главное чувство – это смятение и тревога, подавленная энергия, растраченный талант. Грейс Дженни Спэрроу умерла раньше, чем успела полностью освоить и развить свой удивительный талант. Мы знаем, что последние годы своей жизни она посвятила мужу и маленькой дочери; в это время она не выставлялась. Она отдалилась от художественного сообщества Даунтауна, яркой частью которого была прежде, в то время как ее муж, Оскар, продолжал выставляться и закладывать основы для своей знаменитой революционной выставки 2000 года.
Таким образом, Оскар Спэрроу добился того, что может удивить легионы его поклонников: он создал феминистское исследование погибшей женщины. Он изобразил Грейс с такой любовью и правдивостью, что глубинной сутью его работ стало отрицание домашней жизни, которую он, собственно, и навязал ей. Неужели такая самокритика была намеренной? Неужели эти картины предлагаются нам, зрителям, критикам и историкам искусства, как своего рода извинение?
Загадка этих картин – это загадка сердца, и, как и в более ранних работах Спэрроу, они не предлагают никаких легких решений, никаких моментов прозрения. Напротив, рассматривая эту одинокую женщину, мы испытываем ошеломительное чувство удивления и потери. Эти образы Грейс Дженни Спэрроу провоцируют, уклончиво намекают на наши собственные утраты. Мы чувствуем себя богаче благодаря этим картинам, но и беднее из-за потери той, что их вдохновила.
С величайшей осторожностью, как будто газета могла разбиться, Лина закрыла раздел искусства и положила газету на колени. Длинный вязаный шарф. Пэтси Клайн. Изоляция. Материнство. Пропавшая энергия. Напрасно потраченный талант.
«Я хочу кое-что объяснить, – говорил Оскар. – Сказать правду». Лина закрыла глаза и прижалась лбом к прохладному стеклу иллюминатора. «Не могу работать, не могу думать, не могу дышать, – написала Грейс. – Она – прелестнее всего на свете». И Лина вдруг почувствовала пронзительную тоску по молодой женщине, которая была ее матерью, по маленькой девочке, которой была она сама. Неужели всего этого было слишком много или слишком мало? Неужели Грейс бросила рисовать? Всего двадцать четыре года, муж, ребенок, дом. Лина не знала, что такое материнство и что такое быть женой, но Оскар был художником, а это Лина понимала: одержимость и неуверенность, самоотверженность, тяжелый труд и разочарование, терпение и сосредоточенность. Возможно, Портер был прав, возможно, картины были извинением. Но это извинение не было обращено ни к историкам искусства, ни к зрителям, ни к коллекционерам картин. Это было извинение перед Грейс. «Я всегда любил ее», – сказал Оскар, и Лина без всяких сомнений знала, что это правда.
Лина вошла в мрачный дом с задернутыми шторами; единственный зажженный торшер отбрасывал на пол гостиной пыльные тени. У нее было чуть меньше часа, чтобы принять душ и переодеться, прежде чем отправиться на концерт Джаспера Баттла. Лина двигалась осторожно, уверенная, что Оскар спит. После вернисажей Оскар, как медведь, впадал в спячку и валялся огромным холмом под одеялами, вылезая, только чтобы съесть бейгл и выпить пива.
Но тут Лина услышала голоса, звяканье столового серебра и тарелок и почувствовала запах готовой еды, чего-то теплого и ароматного, вроде жареной курицы или ветчины. Лина оставила чемодан в прихожей и побрела на кухню. За столом сидели Оскар и Натали, перед ними – остатки изысканного ужина, наполовину полные бокалы вина и – да вроде бы курица или… Лина посмотрела на отца, увлеченного разговором с Натали, потом на растерзанную, полусъеденную птицу.
– Цесарка! – смеясь, сказал отец. – Это же цесарка! Как тебе такой кулинарный изыск?
Натали повернулась на стуле и с улыбкой посмотрела на Лину.
– Ты же знаешь, он очень хорошо готовит. Постарался на славу. – Ее щеки раскраснелись от кухонного жара и вина – Лина увидела на столе пустую бутылку и еще одну, открытую. Между тарелок, усеянных обглоданными косточками, горели две свечи. Лине на миг стало не по себе, как будто она пришла в дом, поразительно похожий на ее собственный, но при этом совершенно другой. Ее отец – кулинар и гурман? Натали, расслабленная и непринужденная, за их кухонным столом? Разница между миром, каким она его видит, и тем, каков он на самом деле, внезапно показалась Лине огромной и ошеломляющей. Она снова почувствовала себя четырехлетней девочкой, озадаченной потерей, которую она не могла вернуть, и событиями, которые она не понимала.
Оскар встал, крепко обнял Лину и поцеловал ее в макушку.
– Я думал, ты вернешься через день или два. Как там Ричмонд? – Он отошел в сторону и взглянул на Натали, которая с трудом поднялась со стула и подошла к Оскару, ее волосы были растрепаны и золотились в свете свечей.
– Ты, конечно, знаешь Натали, – сказал Оскар Лине, пытаясь преодолеть неловкость, смущенно улыбаясь и энергично скребя бороду. – Мы в последнее время… проводим много времени вместе.
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!