Река надежды - Соня Мармен

Устроившись в своем уголке, он работал ножом и наблюдал за повседневной жизнью индейцев. Для него стало открытием, что женщины играют в племени куда более важную роль, чем белые женщины в европейском обществе. Их решения во многом были определяющими для общины, которая подразделялась на племена, затем – на фратрии[101]и, наконец, на кланы. Подобное же общественное устройство имели и кельтские племена, потомками которых были хайлендеры.

Тсорихиа объяснила Александеру, как у ирокезов принимаются общественно важные решения. Членами Большого совета могли быть только мужчины, но избирали сахемов, или вождей, которые в него входили, женщины – те, кого называли «матерями кланов». Так что волеизъявление их было не столь явным, но оттого не менее действенным.

Шли дни, жизнь протекала спокойно и приятно. И все же Александеру казалось, что время опутывает его невидимой паутиной, словно паук свою жертву. Он запрещал себе даже думать о том, чтобы остаться с индейцами навсегда и жить по их обычаям. В голове у него зрели планы побега, но каждый последующий с треском проваливался. Однако он твердо верил – шанс представится непременно…

Почувствовав, что молодая виандотка питает к нему чувства более глубокие, чем дружеское расположение, он решил попросить ее о помощи. Более того, он и сам был к Тсорихиа неравнодушен. Навязанная ему обстоятельствами супруга не отличалась внешней привлекательностью. Ложась с ней рядом, он представлял себе гибкое тело Тсорихиа, которая находилась совсем рядом, за тонкой кожаной перегородкой. В этих фантазиях он черпал столько страсти, что вдова не только была довольна, но и волчицей смотрела на любую женщину, которая подходила близко к Белому Волку, ее новому супругу. Ее ревность стала помехой для дальнейшего сближения с красавицей виандоткой и, следовательно, для осуществления задуманного побега.

Близился вечер. Серый свет проникал в «длинный дом» через входное отверстие, закрытое меховой занавесью, которую время от времени приподнимал ветер. Он дул с запада и к концу дня принес в деревню сильную метель. Постройка сотрясалась под ее ударами. По своему обыкновению, Годашио беседовала с другими женщинами своего клана, которые были заняты приготовлением сагамите[102]. Александер уже достаточно окреп, чтобы ходить на охоту, однако непогода вынуждала его к бездействию. Лежа на своей постели, он наблюдал за Тсорихиа. В свете лампы, заправленной медвежьим жиром, девушка стояла на коленях и скребла лосиную шкуру. Какое-то время он забавлялся, пытаясь определить ее возраст. «Сколько же ей может быть лет? Двадцать? Ну уж никак не меньше шестнадцати!» – сказал он себе. На круглом личике девушки было несколько татуировок: по три кружка под каждой скулой и три вертикальные черты – на подбородке. В отличие от мужчин местные женщины очень редко носили татуировки на лице или на теле.

Виандотка сосредоточилась на работе, ибо она требовала точности – нож мог легко повредить шкурку. Через какое-то время она отложила нож, поставила себе на колени берестяную плошку, окунула в нее пальцы и стала натирать густой смесью кожу, на которой все еще оставались волоски. Руки ее работали быстро и споро.

Девушка не сразу заметила, что белый мужчина наблюдает за ней. Когда она наконец подняла глаза, их взгляды встретились. Покосившись на Годашио, которая даже не смотрела в их сторону, Александер встал, подошел к девушке и сел рядом с ней, по-портновски поджав ноги.

– Можно я попробую? – спросил он, указывая на шкуру.

– Это женская работа, – ответила она, покачав головой. – Она не для вас. Белый Волк – охотник. Он принесет хорошие шкуры, а я их вычищу.

Она взяла скребок и вернулась к работе, предоставив ему любоваться своим точеным профилем.

– Чем ты поливаешь мех?

– Это оленьи мозги, смешанные с золой.

От Александера не укрылось, что методы обработки шкур, применяемые американскими индейцами, очень отличаются от тех, что были в ходу у него на родине. Скребком со шкурки счищали волосяной покров, а затем следовала длительная обработка, и она становилась мягкой. После этого ее подолгу окуривали дымом, чтобы сделать водонепроницаемой. Качество обработанных кож было великолепным. Они отличались несравненной пластичностью, пропускали к телу воздух и задерживали воду, и при этом их можно было мыть. Изделия европейских кожевников, наоборот, были грубыми и, намокая, быстро приходили в негодность.

В отличие от бледнолицых трапперов, которые охотились исключительно ради меха, ирокезы использовали животное, которое убивали, целиком. Мех и кожа шли на одежду (индейцы делали в том числе и грубую сыромятную кожу, из которой изготовляли пояса, ножны, подошвы для мокасин и другие предметы). Из мяса, которое не было съедено сразу, производился пеммикан. Из копыт – инструменты и украшения, а также путем варки извлекалось вещество, которое шло на клей и пропитку для сыромятных кож. Кишки тщательно мыли, растягивали, просушивали и смазывали жиром, получая некое подобие ниток. Ничего не пропадало даром, даже экскременты – ими растапливали костер. Мех, который Тсорихиа сейчас счищала с кожи, подлежал окраске и использованию при вышивании одежды, наряду с обработанными до мягкости иглами дикобраза.

Степень самодостаточности индейского общества поражала воображение. Голландец был прав: эти люди ничего не выиграли, переняв привычки белого человека. Они могли прекрасно выживать и без них. Да, они жестоко обходились с пленниками, но были щедры друг к другу, нежно любили своих детей и с уважением относились ко всем дарам Великого Духа.

Также большое внимание индейцы уделяли отношениям между соплеменниками. Личность каждого члена племени считалась священной. Открытые ссоры между членами одного клана бывали очень редко, поскольку выражение эмоций традициями не поощрялось. Разумеется, это не означало, что недоразумений не случалось, но чаще всего они разрешались быстро и полюбовно. Большинству бледнолицых стоило бы перенять их принципы общения и использования материальных благ, которые не являлись для индейцев наивысшей ценностью.

Тсорихиа энергично скребла кожу, стараясь убрать все до единого волоски и сделать ее безупречно гладкой.

– Белому Волку нравится жить с Годашио? – вдруг спросила она игривым тоном, который, однако, не ввел Александера в заблуждение.

– Мне нравится жить с Годашио… и с ее очаровательной дочкой Тсорихиа, – ответил он, погладив колено девушки кончиками пальцев.

Тсорихиа опустила руки. После недолгой паузы, вернувшись к своему занятию, она прошептала:

– Тсорихиа нравится Белый Волк. Но Белый Волк – супруг Годашио.

И снова рука со скребком замерла. Тсорихиа повернулась, чтобы видеть лицо мужчины. В глубине ее черных глаз Александер заметил огонек, очень похожий на тот, который горел в глазах Микваникве. Свист ветра и скрип деревянной постройки, в которой они находились, заглушал голоса женщин, хлопотавших у костра в центральном проходе. Едва уловимый запах похлебки витал под потолком, обвивая балки из древесины вяза. Не вставая с колен, Александер задернул отделявшую их уголок занавеску.