Сказания Меекханского пограничья. Север – Юг - Роберт М. Вегнер

* * *

Чернобородого они застали снаружи. Тот стоял на берегу и смотрел на озеро. Казалось, ему совершенно не мешает, что в паре десятков шагов колышется на воде лодка с двумя солдатами. Когда стражники входили во двор, он как раз широко размахивался. Плоско брошенный камень помчался по водной глади, оставляя за собой цепочку расширяющихся кругов. Кеннет остановил десятника и двинулся к рыбаку один. Тот оглянулся через плечо, странно усмехнулся.

– Выпьете, господин лейтенант? – тряхнул он глиняной баклагой, в которой что-то булькнуло. Наверняка ждал гостей: у пояса привесил несколько оловянных кружек.

– Что это?

– Магхенская перцовка, лучшая на Севере. Орг за бутылку.

– Может, попозже, хозяин. Как вас зовут, я позабыл.

– Ливенс Авекс. Староста не говорил?

– Я не успел спросить. Он мертв.

Рыбак нахмурился, будто пытаясь уразуметь непонятное слово.

– Мертв… Вы его убили?

– Нет, сам повесился. Но сперва заколол ножом жену.

– Хе-хе, как я и говорил: всякий платит за свои грехи. Ну, ему это удалось. – Жидкость в бутылке хлюпнула, у чернобородого явно тряслись руки. – Ну и ладно, господин офицер, и ладно, выпьем же за тех, кого озеро забрало с собой.

Он наклонил сосуд, сделал большой глоток, откашлялся, вытер рукавом слезы.

– Кре-е-епкое. У-у-ух… Но ежели вы не пьете и не пришли в гости, то наверняка у вас есть какие-то вопросы. Слушаю.

Кеннет сложил руки на груди, глядя, как Ливенс наклоняется за следующим камешком.

– Сыновья, как я понимаю, не ремонтируют сети, – поддел он.

– Нет. Хе-хе, нечего ремонтировать, уже годы не выхожу на рыбалку, отец и дед шкуру с меня спустят, как повстречаю их в Доме Сна. – Плоская галька отскочила несколько раз и потонула.

Лейтенант кивнул:

– Когда это началось? Когда вы стали находить на берегу разные вещи?

– Сколько себя помню, волны выбрасывали их на берег, разные вещи. Такое уж здесь дно. – Рыбак очертил рукою пологую волну. – У ледника – глубина, а потом все мельче и мельче. Когда в озеро рушится глыба льда, а отрываются и размером с десять домов, то волна сперва подхватывает то, что внизу, а потом движется все быстрее в сторону берега, поднимается и почти всегда выбрасывает в этом месте то, что насобирает. Когда лет двадцать тому пришла некая зараза, то берег ярдов на пятьдесят был покрыт гниющей рыбой. Мы по ней по колено бродили. Но избы тогда стояли милях в трех отсюда, там, где вода едва плескала в камни, когда старина Гвихрен плевал в озеро.

Ливенс снова приложился к баклаге – на этот раз осторожней.

– Я был молод, когда мы нашли здесь первый труп. Какой-то ахер в кожаном доспехе, полуобъеденный рыбами. В руке все еще сжимал щит. Я помню очень хорошо, потому что все село собралось тогда советоваться, что это значит и не начнутся ли какие проблемы. Наконец мы погрузили труп в лодку, отплыли подальше в озеро и выбросили его в воду. Эх, когда б только был этот один.

– Было их больше, верно? – Кеннет заглянул, ища подтверждения, в глаза собеседнику. – Я готов поспорить, что это ледник приносил их сюда и бросал в озеро, а значит, может им быть и несколько сотен лет. Из года в год попадалось все больше тел, людей и ахеров. А с трупами прибывало богатство, золото, серебро, драгоценные камни, украшения. А вы, значит, грабили их – и что? В озеро?

– Верно, – чернобородый размашисто кивал. – В озеро. Озеро дало, озеру мы возвращали.

– Не все.

– Нет, не все. Зачем рыбам золото? Так всегда говорил Гаван: зачем рыбам золото и драгоценности. А живым пригодятся. Он первым перенес дом к озеру, как раз сюда. Целый год следил, как ходят волны и куда выбрасывают побольше вещей, а потом за месяц разобрал хозяйство и отстроил его на самом берегу, на столпах. Старики над ним смеялись, говорили, что минует зима – и он вернется на старое место, но он в полгода покрыл избу новой дранкой, купил лодку, поставил печь из специально обожженного кирпича, а его баба и дитя в новых шмотках ходили. Купцы быстренько уяснили, что лучше к нему заезжать, чем к нам, лучше товар менять на золото и серебро, чем на рыбу и икру. И на следующий год еще четверо хозяев перебрались и выстроили избы рядом. Он не был рад, но и запретить не мог, потому как иначе его наверняка бы сожгли.

– Твоя изба с ним рядом.

– Потому что мой отец первым попытался что-то изменить. Рыболовство – тяжелый кусок хлеба, особенно здесь. Помню, бывали дни, когда мы утром и вечером только суп из водорослей и рыбных костей и хлебали. Ничего здесь не растет, пару овец и коз мы держим только благодаря сену, что везут купцы. Тот глупец, кто добро, что само плывет в его руки, не может поднять и для себя использовать.

– И сколько продолжалось, пока все сюда не перебрались?

– Три года. Может, четыре, не помню.

Кеннет осмотрелся.

– Значит, эти заборы действуют как невод? Я прав? Волна приносит вам останки, трупы и куски со дна, те поперечные ряды камней их задерживают, чтобы не отступили в озеро, а когда вода схлынет – вы выходите и собираете, верно?

На лице рыбака расцвела горькая усмешка.

– Невод? А, верно, невод. Но заборы прежде всего для того, чтобы соседи не видели, что кому судьба принесет. Сперва, когда здесь только несколько домов стояло, делили по справедливости все, что находили, но потом, когда все село сюда перебралось, стало похуже. Бывали дни, когда только одна брошь или какой-то самородок попадался – и что тогда? Делить на двести пятьдесят голов? Люди ночи напролет не спали, ходили вдоль берега с факелами, ожидая волну, один другому в глотку прыгал, что, дескать, то и это ближе к его, а не к чужой избе лежало. – Рыбак сплюнул, поднял камень и метнул с такой силой, что тот почти исчез с глаз, прежде чем нырнул под воду. – Те семьи, что некогда последней сушеной рыбой в нужде делились, теперь смотрели друг другу в руки, следили, воровали найденное. Некоторые и за топоры хватались.

Он снова хлебнул из баклаги, вздрогнул, вытер губы рукавом.

– Если это и невод, то на нашу жадность. Посмотрели б вы, как мы делили берег, за каждую четверть ногтя скандалили, а коль сосед забор на палец сдвигал, то и ножи в ход шли. А потом… Когда уж заборы поставили и каждый в своем подворье закрылся, все равно покой не наступил.

Кеннет фыркнул.

– Ну да, это жуткое дело, что вам приказали здесь поселиться и заставили грабить трупы. Если б вы только могли уехать…

Чернобородый глянул на него: без гнева, с печалью в глазах.

– Некоторые и уехали, сумели. Но не все настолько сильны. А вы бы уехали? Когда после любой волны могли на пороге собственного дома найти что-то вроде этого? – Он полез за пазуху и вытащил маленькую тряпочку. Осторожно развернул. Перстень был несомненно золотым, две малые змейки сплетались хвостами и смыкали пасти на прозрачном, словно вода, камне размером с голубиное яйцо. Лейтенант взял украшение и приблизил к глазам. Каждая, самая малая чешуйка на теле змей была старательно выгравирована, глазки поблескивали голубыми камешками, малые раздвоенные язычки, тоньше волоса, лизали бриллиант. Поскольку это, несомненно, и был бриллиант.