Борис и Глеб - Андрей Ранчин

Обосновывая утверждение «об отсутствии легенды об убийстве Бориса, Глеба и Святослава в древнейшей редакции летописи», С.М. Михеев приводит в качестве дополнительного доказательства тот факт, что рассказ об убиении Бориса построен на библеизмах; наводнение текста заимствованиями из Писания, по мнению исследователя, свидетельствует, что он поздний и недостоверный. Но само по себе использование заимствований из Библии в функции топосов, «общих мест», на мой взгляд, нимало не свидетельствует о позднем и недостоверном характере текста: это всего лишь черта средневековой книжности. Кроме того, текст, повествующий об Эймунде, ведь тоже соткан из «общих мест», только характерных для жанра саги, однако, несмотря на это, в его достоверности исследователь, реабилитирующий Святополка, почему-то не сомневается… С.М. Михеев полагает, что в Древнейшем своде[147] повести об убиении Бориса и Глеба вообще не было[148]. По его мнению, «наиболее вероятным временем внесения в летопись рассказов об убийстве Святополком своих братьев являются 1070-е — 1080-е годы». Текст годовой статьи 6523/1015 года в Древнейшем своде (первая половина — середина XI века) «не включал в себя повествование об убийстве Бориса, Глеба и Святослава. Святополк в реконструированном рассказе не назывался “окаянным”, нигде не упоминалось о гибели Бориса и Глеба». В 1090-х годах летописная повесть о Борисе и Глебе была отредактирована. Но тогда получается, что в Древнейшем своде, созданном, как принято считать, в годы княжения Ярослава Мудрого и носившем официальный характер, Ярослав оказывался одним из зачинателей междоусобных распрей: ведь он не представал избранным Богом мстителем «второму Каину» за братоубийство, а из властолюбия шел войной против брата. А представить себе, что в Древнейшем своде вообще умалчивалось о борьбе за власть после смерти Владимира и о войне Ярослава со Святополком, очень сложно: слишком значимыми и памятными были эти события. (Присутствие в этом своде некоторых эпизодов войны Ярослава со Святополком признает и С.М. Михеев.) Кроме того, неясно, почему древнейшая летопись должна была опустить известия об убийстве Святослава и Глеба, если их виновником не был Ярослав-Ярицлейв. Разве что в реальности они тоже пали жертвой преступных козней Ярослава[149]…

К тому же непонятно, как могло совершаться церковное почитание Бориса и Глеба, очевидно установленное если не до 1054 года, в конце княжения Ярослава Мудрого, то по крайней мере не позже перенесения мощей в 1072 году, если к этому времени не были написаны какие-то их жития. Но раз жития были составлены около 1072 года или даже лет на двадцать раньше, значит, версия о Святополке — убийце Бориса и Глеба бытовала уже задолго до этого — создание такого сюжета и фигуры «второго Каина» по простому заказу властей, «из ничего» выглядит нереальным. А чем древнее этот сюжет, тем глубже он укоренен в почве прошлого, в действительных событиях.

О древности летописной повести о Борисе и Глебе свидетельствует тот факт, что они в тексте не названы святыми и лишь время от времени один Борис именуется блаженным. Из четырнадцати случаев упоминания имени Бориса летописцем (пятнадцатый и шестнадцатый присутствуют в речи Святополка, семнадцатый — в высказывании Ярослава) лишь в двух он именуется блаженным. Глеб так не назван ни разу. Совсем иначе именуются братья и в «Сказании об убиении Бориса и Глеба», и в Несторовом «Чтении…». Эти данные, возможно, и не являются безусловным доказательством древности летописной повести, но игнорировать их, как это по существу сделал С.М. Михеев[150], никак нельзя.

Но, в конце концов, если даже допустить, что рассказ относительно поздно был включен в летопись, из этого автоматически не следует, что он недостоверен. Свидетельство достоверности — сохранение в нем имен убийц Бориса («Путьшина чадь» — Путьша, Талец, Елович, Ляшко) и Глеба (Горясер и повар Торчин)[151]. Киево-Печерские летописцы второй половины XI века были знакомы с устной традицией, восходящей к рассказу венгра-дружинника Моисея — родного брата Георгия, который погиб при попытке закрыть господина от копий злодеев. Судьба его была исполнена трагизма. Моисей укрылся у сестры Бориса Пределавы, вместе с нею был уведен в Польшу князем Болеславом, пробудил страсть у знатной полячки, отверг ее, был по ее приказу оскоплен. Вернувшись после долгих лет на Русь, страдалец стал постриженником Печерской обители. Его рассказы были отражены в древнем, но, к сожалению, несохранившемся русском житии Антония Печерского (ум. 1073) — одного из основателей монастыря[152].