Дом с золотой дверью - Элоди Харпер

Амара вся сжимается от его крика, но это только стимулирует его продолжать:

— Ты меня, похоже, за дурака держишь. Наверное, я должен быть благодарен тебе за то, что ты все-таки вытащила себя из постели адмирала!

От злости он сам не свой. На крик сбегается вся прислуга и наблюдает за тем, как унижают Амару. Она видит, что Виктория и флейтистки стоят на лестнице и льнут друг к другу, что Британника рядом с ними и сжимает кулаки. Ювентус и Марта, разинув рот, застыли в дверях, но хуже всего Филос, который, должно быть, прибыл вместе с господином. Он стоит рядом с хозяином и смотрит в пол, не смея взглянуть на Амару.

— Руфус, пожалуйста, — мягко говорит она. — Ты знаешь, что я никогда бы не предала тебя. Разве мы не можем обсудить это в моих покоях? Я пошлю за вином и отвечу на все твои вопросы наедине.

— Хочешь напоить меня и соблазнить, как какая-нибудь шлюха? Думаешь, так ты меня одурачишь?

— Нет, — говорит она, с трудом сохраняя спокойный тон. — Между мной и Плинием ничего не было. Пожалуйста, любовь моя, ты должен мне поверить. Между нами никогда ничего не было; Плиний всегда относился ко мне с величайшим уважением.

— Из всех мужчин ты унижаешь меня с тем, которому я никогда не смогу дать отпор. — Руфус нависает над ней и орет прямо в лицо: — Это всегда был он, с самого начала, я так и знал! Как вы, должно быть, смеялись надо мной, думая, что я никогда не посмею высказать претензий, что ты можешь просто потрахаться с ним, а потом вернуться ко мне.

— Ты просто смешон. — Амара кричит в ответ, будучи не в состоянии и дальше сдерживать гнев. — Только послушай себя! Если ты не уважаешь меня, по крайней мере прояви уважение к адмиралу.

— Ты даже скрыть этого не можешь! Насколько он тебе дороже, чем я.

От жалости к себе он морщится, точно ребенок. Амаре требуется вся ее выдержка, чтобы не излить на Руфуса все презрение, которое она к нему испытывает.

— Любовь всей моей жизни, — говорит она, ее голос дрожит от еле сдерживаемого презрения. — Как ты можешь думать, что я томлюсь по кому-нибудь, кроме тебя?

Руфус хватает ее за плечи, сжимая так крепко, что ей больно:

— Посмотри на меня.

Она поднимает взгляд, но, очевидно, не так, как он хочет, потому что он хватает ее за волосы и откидывает ей голову назад. Амара смотрит на него широко раскрытыми глазами.

— Если я когда-нибудь узнаю, что ты изменила мне с другим мужчиной, даже с адмиралом, я убью тебя.

— Я никогда не изменю тебе, — говорит Амара голосом, неотличимым от шепота. Руфус смотрит на нее, все еще держа за волосы, потом наклоняется и целует. Амару колотит, и она не может как следует ответить на поцелуй, но это как будто только разжигает его страсть. Руфус хватает ее и поднимает на руки, держа так, словно он ее спаситель, а не мучитель.

— Только любовь вызывает во мне такую ревность, — говорит он уже нежнее. — Не огорчайся. Я тебе верю.

Он несет ее в комнаты, и Амара прячет лицо у него на плече, ненавидя себя за то, что боится.

* * *

После ухода Руфуса Амара остается в спальне. В доме нет никого, с кем ей хотелось бы поговорить, она не хочет видеть ни жалость, ни презрение. Ей кажется, будто патрон все еще держит ее за волосы, и она вновь и вновь проживает этот момент: когда он дернул так сильно, что она испугалась, что он сейчас сломает ей шею. Амара не знает, как теперь смотреть в глаза Фебе и Лаисе или Ювентусу, теперь, когда они стали свидетелями ее публичного унижения. Никто не смеет принести ей еду или распустить волосы на ночь, только Виктория тихо зовет из-за двери, пытаясь вывести из тяжелого состояния. Амара не обращает внимания на ее просьбы, а потом прислушивается, как дом постепенно отходит ко сну, и видит, как комната погружается во мрак. Она пытается вспомнить, как выдерживала нападки Феликса, как подавляла страх и оставляла себе один лишь гнев. Но она слишком измотана.

Когда наконец приходит Филос, она по-прежнему лежит под одеялом, свернувшись калачиком. Он ничего не говорит, только забирается в постель, ложится рядом и обнимает ее.

— Мне жаль, — шепчет он. — Мне так жаль.

Они так лежат, Филос снова и снова извиняется за ту боль, которую причинил ей другой человек, пока она не вытягивается и не рыдает ему в тунику, как когда-то Дидоне, когда они утешали друг друга в борделе. Он не останавливает ее и ждет, пока она не выплачется.

— Я не думал, что дойдет до такого, — говорит он. — Я всегда твердил себе, что если Руфус узнает, то накажет меня, а не тебя. А теперь я вижу, что малодушно лгал себе. Мне не следовало подвергать тебя риску, никогда.

— Ты тут ни при чем. Это был мой выбор.

— Ничто не стоит того, чтобы он причинял тебе вред.

— Значит, ты можешь распоряжаться своей жизнью, а я не могу?

— Амара, — говорит он, гладя ее по волосам. — Я не думаю, что смогу жить с таким бременем, зная, что ты можешь лишиться всего из-за меня.

— Я не лишусь всего, и ты тоже, потому что нас не поймают, — отвечает она, почти как прежняя, волевая Амара. — Если ты меня больше не любишь, то так и скажи. Но если ты только теперь осознал всю опасность и хочешь покинуть меня, оставив один на один с Руфусом, то это что-то иное.

— Но я не могу защитить тебя от него; я никогда не смогу защитить тебя. Я только подвергаю тебя опасности.

— По-твоему, это все, что ты делаешь? — измученная, Амара откидывается назад, ее лицо распухло от слез и пошло пятнами. — Я никогда не могла защитить Дидону ни от одного из клиентов, хоть я и знала, как она страдает. Я могла только любить ее, как и она меня. Она всегда была со мной. Только благодаря ее любви я выжила в том доме.

Амара берет Филоса за руку:

— Мне придется умолять тебя остаться?

— Нет. — Он притягивает ее к себе, чтобы она не продолжала. — Пожалуйста, не надо. Тебе никогда не придется делать этого.

Он все так же крепко обнимает, и чем дольше они лежат так, тем больше Амара расслабляется, зная, что он не уйдет.

— Но ты должна пообещать мне кое-что. Я знаю, ты говоришь, что нас не поймают, но если это все-таки случится, я должен быть уверен, что ты скажешь Руфусу, что это я тебя изнасиловал, что я шантажировал тебя, будто расскажу всем об измене.

Амара пытается вырваться из его рук:

— Я не могу!

— Можешь, и мне нужно, чтобы ты мне это пообещала. Если нас раскроют, мне все равно не жить, это очевидно. Но у тебя есть шанс, и даже неплохой, если я признаюсь, что принудил тебя.

— Нет.

Она закрывает лицо руками, не желая думать об этом.

— Пожалуйста, — Филос раздвигает ее руки, чтобы видеть лицо. — Ты права. Нас не поймают; мы будем еще осторожнее, чем раньше. Но я не смогу жить с чувством вины, если ты не пообещаешь мне.