Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов

категории, а не как на фронте. Норма питания ваших бойцов и командиров немногим отличается от гражданского населения, вот почему у вас участились случаи смерти от дистрофии, от голода. Эта смерть тихая, без страданий, и наступает внезапно. Чаще умирают мужчины, особенно пожилые.

27 декабря.

Во время тревоги спустилась в бомбоубежище. Там был весь личный состав батальона, находившийся на отдыхе от вахты. Я с трудом узнала скрипача Каца, он сильно похудел.

– Где же вы были, почему не приходили в санчасть? Я решила, что вас уже перевели в ансамбль.

– Благодарю вас, доктор, за внимание, что не забыли меня. Я был на задании, только что вернулся с группой бойцов.

По окончании тревоги я с Кацем поднялась в санчасть. В кабинете я осмотрела его, он так похудел, что были видны его кости, обтянутые кожей, – это был живой скелет. Я предложила ему лечь в госпиталь, но он категорически отказался.

Командир роты в отсутствие Каца стал жаловаться: «Он мне все нервы измотал. Ему скажешь одно, а он в ответ тебе другое. Он не может уяснить, что у нас главное – дисциплина, беспрекословное выполнение приказаний. Вы, доктор, не смотрите на него, что он такой худющий, он жилистый, охотник поговорить, много рассказывает анекдотов, в кубрике как начнет травить, все от смеха за животы хватаются»…

Я все-таки положила Каца в санчасть. После тщательной санобработки мы напоили его сладким чаем, я сделала ему укол глюкозы и отдала свой кусочек сахара. Он заметно приободрился и стал весело переговариваться с товарищами на соседних койках.

При утреннем обходе я обнаружила, что все кашу съели, а Кац не дотронулся до миски. Отсутствие аппетита у больного дистрофией – нехороший признак, подумала я…

Умер Кац во второй половине дня. Когда я после обеда пришла его проведать, он что-то бормотал путано и бессвязно. Я не отходила от больного, наблюдая за изменением его состояния. Вдруг внезапно он умолк, закрыл глаза, резко побледнел. Введение сердечных средств и кислород улучшений не принесли. Искусственное дыхание и массаж области сердца не помогали. Наступила смерть.

28 декабря 1941 года

Мга не освобождена – я ошибся. Это как раз единственное место по Северной дороге, которое нужно вернуть, чтобы прорвать блокаду.

Продовольственное положение отвратительное. Народ мрет массами. <…> На улицах только и видишь: везут на саночках мертвецов. <…> Копать могилы в замерзшей земле некому. Хоронят в братских могилах <…> и просто бросают на кладбищах. <…>

В городе в большом ходу печи-времянки. Электроэнергии нет, заводы останавливаются, трамваи не ходят, что особенно тяжело, так как изголодавшийся народ ходит на работу пешком. <…>

Передают слова Сталина о том, что как только прорвут блокаду, он установит для города санаторный режим питания [М. К.].

Жива. Кругом мрак, за водой ходим на Финский залив. Под вечер целая очередь выстраивается.

Чтобы обогреться, хожу ломать заборы, где разбирают, легче ломать на начатом. Что-то стали силы оставлять. Как будто разучилась быстро ходить. Даже страшно писать.

Сегодня был случай, все думаю о нем. Шла около больницы Ленина, упал парень, подняться не мог и заплакал, говоря, что умрет. Мне стало страшно. Подойдя, я стала поднимать его. С моей помощью он встал. Мы медленно дошли до перекрестка. Дальше он отважился идти сам, а я не смогла заставить себя его проводить. Не знаю, дошел ли.

В комнате холодно. Чернила замерзают. Страшно хочется есть. Хотела забыться чтением. Не получается. Приходится по несколько раз перечитывать одно и то же [Н. О-ва].

«28 декабря 1941 г.

Зам. председателя Ленгорисполкома

тов. Андреенко И. А.

Копия: Секретарю Кировского РК ВКП (б) тов. Ефремову.

Начальнику Политотдела БГМП тов. Рассинскому.

Судобетоноверфь № 1 Наркомморфлота в начале ноября с.г. обращалась к Вам с просьбой о предоставлении рабочим, ИТР и служащим верфи льгот по питанию в столовой, предоставляемых по существующему положению в г. Ленинграде для предприятий, выполняющих оборонные работы и включаемых в особый список, поскольку наша верфь с началом военных действий перешла исключительно на выполнение оборонных работ.

На нашем письме от 3 ноября 1941 года за № 37 на обороте были сделаны надписи НТК КБФ и 2-го Управления оборонных работ НКВД, подтверждающие выполнение верфью работ оборонного значения, но, несмотря на все это, в представлении льгот по питанию в столовой на ноябрь было отказано с тем, чтобы этот вопрос был рассмотрен вновь при пересмотре особого списка на декабрь.

Учитывая характер производимых работ, о чем изложено, ее территориальное расположение (Кировский завод, Торговая гавань, Угольная гавань, переселение рабочих, ИТР и служащих, ранее проживавших на территории верфи, в Петроградский район), ежедневно только в один конец рабочим, ИТР и служащим приходится совершать маршрут пешком в 18–20 км, работа на открытом воздухе или в неотапливаемых помещениях и ряд других подобных условий (в частности, работы в полторы смены, две смены, а иногда и круглосуточно) создают тяжелые условия для рабочих, ИТР и служащих верфи и, естественно, нуждаются в восстановлении потерянной энергии хотя бы за счет частичного усиления питания в столовой.

Численный состав верфи по состоянию на 27 декабря 1941 г. составляет: рабочих – 207 чел., ИТР – 12 чел., служащих – 11 чел. Всего контингент верфи 230 чел. Из этого количества до 30 чел. рабочих, ИТР и служащих с началом военных действий, в том числе руководящий командно-политический состав, находятся на казарменном положении, находясь на верфи безотлучно, круглосуточно…

Дирекция и партийная организация Судбетоноверфи № 1 Наркомморфлота просит на основании вышеизложенного о включении нашей верфи в особый список предприятий, которым предоставляются льготные условия по питанию в столовой по январь 1942 года.

Столовая верфи обслуживается и снабжается продуктами питания военмортогом.

Директор Судобетоноверфи НКВМФ СССР (Зимин) Секретарь парткома ВКП (б) (Шморгунов)»[47].

29 декабря 1941 года

Так долго приходится стоять в очереди за хлебом. Ноги не держат. Получила только к девяти, было уже темно.

Бежишь домой, крепко прижимая хлеб к груди. Всю дорогу слышатся крики – отнимают хлеб. Страшно.

Сегодня в столовой рабочий – не помню его фамилию – плакал, чтобы ему еще дали добавку. Быть там неприятно, отнимают порции друг у друга, ругаются.

В цехе ужасный холод. Наше профбюро заняло общежитие людей, которых взяли на казарменное положение, – поставлена буржуйка, топят каменным углом – все греемся. Все закопченные.

А дома холодно. Я стала жить со стариками, родными В-ра, им легче, я еще хожу за хлебом, водой, дровами. И мне легче – не одна. А одиночество страшно. Ночи темные, дома темно с коптилкой