Орден Последней Надежды. Книга 2. Святой воин - Андрей Родионов

Сильная отдача подбрасывает ствол вверх, весь трактир заволакивает густым дымом. Я морщусь от боли в ушах, револьвер грохочет так, словно в руках у меня целая пушка. Моя «Беатрис» просто куколка, от ее дивной соразмерности сердце замирает, а когда солнечные лучи мягко играют на стволе, хочется плакать от восторга. Но, как и у любой красотки, у «Беатрис» сложный характер. Пальнешь в закрытом помещении один раз, а следующую мишень надо искать буквально на ощупь. Такое уж на дворе отсталое время, до открытия бездымного пороха еще ой как долго! Зато уж если попал, так попал. Мне даже жаль Пьера, ведь пуля подобного калибра на близком расстоянии сшибет с ног быка-трехлетку, что ей стоит пробить руку рыцаря, пусть она и в броне?

С громким стуком топор падает вниз, тяжелое лезвие до половины погружается в расщепленную доску пола. Рыцарь пару секунд недоуменно глядит на предавшую его руку, из простреленного предплечья хлещет алый ручей. Синие глаза белеют от ярости. По-волчьи оскалив зубы, Пьер левой рукой рвет из ножен длинный кинжал, такие в Древнем Риме, не чинясь, именовали мечами. Тут же на его затылок обрушивается обух топора, и баварец, оглушенно закатив глаза, падает на пол. Толстые доски жалобно крякают, выбрасывая клубы пыли.

— Готов! — с удовлетворением констатирует лейтенант де Брюлье. — Взяли живым, как вы и хотели. — Повернувшись к воинам, офицер с ухмылкой бросает: — Связать его, да покрепче! Он кабан здоровенный, возьмите сыромятные ремни. И распахните чертову дверь, пусть сквозняком вытянет гарь. В этом дыму мы бродим словно в чистилище, а я еще слишком молод, чтобы терпеть чад адских котлов и сковородок!

В ответ раздается дружный гогот, несколько человек наперебой высказывают свое мнение, отличающееся от мнения начальства. Де Брюлье снисходительно пропускает остроты мимо ушей. Он, как и всякий гасконец, ценит острое словцо, к тому же надо дать солдатам расслабиться после боя.

— Секунду! — вмешиваюсь я. — Сначала снимите с пленника доспех, я остановлю кровь. Умрет он, и кого же я допрашивать буду?

Тут я слукавил, конечно. Нет никакого смысла его допрашивать, все и так ясно. Можно было десять раз перехватить Пьера на пустынной дороге и расстрелять из арбалетов, отравить ядом или же просто всадить в горло стилет, благо подобных умельцев среди людей графа де Гюкшона хоть пруд пруди. Но я решил дать ему шанс на жизнь, раз уж Пьер так дорог Жанне. Она знает его с детства, и, черт побери, я не желаю, чтобы Дева лила слезы, узнав о его смерти. Жанне и без того приходится тяжело! С каменным лицом я выслушал доклад лейтенанта де Брюлье о том, что двое наших воинов убиты, еще двое ранены, причем один достаточно тяжело.

Вздохнув, я приказал принести медицинскую сумку. Настало время заняться ранеными, и уже после я прочту письмо, которое Пьер де Ли хранил на груди. Свиток, за который сегодня погибли пять человек, запечатан перстнем герцога Баварского. Интересно, что там, внутри? План очередного заговора с целью захвата власти, торг по поводу оплаты военной помощи, требования новых территориальных уступок? И ведь заговорщики примут все условия, не торгуясь, лишь бы прорваться к вожделенному трону, надвинуть на уши корону и править, править, править до упаду!

Пока я раздумывал о политике, руки споро промывали раны, шили, накладывали повязки. Похоже, оба наших раненых останутся жить, — раны хоть и глубокие, да и крови бойцы потеряли чуть не по ведру, но они явно родились с серебряной ложкой во рту, везунчики. А вот Пьеру де Ли пришлось хуже. Пуля «Беатрис» практически оторвала ему правое предплечье, превратив обе кости в груду мелких обломков, а мягкие ткани — в кусок рыхлого кровоточащего мяса. Если просто перевязать рану, то неминуемо разовьется гангрена, а это верная смерть.

Век пороха принес с собой невиданные ранее телесные повреждения, лет через триста доктора выдумают целую науку о ранениях, военно-полевую хирургию. Затем возникнет военная токсикология, то бишь наука о лечении солдат, отравленных боевыми газами и токсинами, а их придумают ой как много! Дальше станет только хуже, в ход пойдет мирный и не очень атом, и военные радиологи начнут безуспешно бороться за жизнь облученных... Я оставил свое время в самом начале двадцать первого века, интересно, что за мерзость еще создадут ученые? Похоже, что профессия военного медика еще долго будет востребованной.

Немного поразмыслив, я произвел ампутацию на уровне локтевого сустава. Совсем оставить Пьера без помощи я не мог, а оставаться здесь и нянчиться с баварцем, пытаясь спасти хотя бы часть его предплечья, у меня не было ни желания, ни возможности. В конце концов, меня ждали с докладом. Тщательно отмыв кровь, я полюбовался аккуратно наложенными швами, культя получилась на загляденье. Похоже, теперь Пьеру придется сменить род занятий, хотя это и не обязательно. Рыцари часто теряют руки и ноги, тяжелые мечи и острые секиры действуют куда как быстрее ампутационного ножа. Но прогресс не стоит на месте, и во многих городах Европы для подобных калек изготавливают прекрасные протезы.

Я в последний раз проверил пульс, заглянул в расширенные зрачки Пьера де Ли, который мирно спал, одурманенный опием. Что ж, баварец остался жить, и пусть он будет доволен, что отделался просто потерей руки! Закончив с хирургией, я решительно сорвал печать, развернул свиток, дважды пробежал его глазами и, грязно выругавшись, опрометью кинулся к своему жеребцу. Уже из седла я приказал лейтенанту де Брюлье максимально быстро собрать отряд и, оставив раненых под надежным присмотром, скакать вслед за мной.

— Но куда вы, сьер де Армуаз? — крикнул он мне в спину.

— В армию, в Париж! — рявкнул я, выворачивая голову.

Встречный ветер подхватил мои слова и тут же унес их куда-то в сторону.

— В армию, — повторил я уже гораздо тише. — И дай бог, чтобы я успел, а все наши победы не обернулись бы невиданным поражением!

Ибо план заговорщиков, как я понял из перехваченного письма герцога Баварского, был куда более сложным, изящным и красивым, чем мне представлялось поначалу. Жаль только, что, если я опоздаю, некому будет оценить его простоту и элегантность. Потому я все пришпоривал жеребца, ничуть его не жалея. Золота в поясном кошеле было достаточно, чтобы менять скакунов почаще.

— Торопись! — настойчиво шептал я коню. И глухой топот копыт, стучащих по лесной дороге, отдавался в моих ушах грохотом боевых барабанов.

Сентябрь 1429 года, окрестности Парижа.

Ответ по-французски

Лейтенант де Брюлье так и не догнал меня в тот день. Хмурое, затянутое тучами небо, прохладный влажный ветер и пустынная дорога невольно навевали чувство тоски. Снова осень, как быстро летит время! Несколько раз я оглядывался назад со смутной надеждой, а затем перестал, сосредоточился на том, чтобы как следует обдумать дальнейшие действия. Куда мне следует сейчас направиться? В аббатство Сен-Венсан, к наставнику, или сразу к графу Дюшателю? И здесь и там внимательно выслушают, примут правильное решение, поддержат и помогут. А может быть, лучше махнуть прямо к Жанне? Я не видел ее больше месяца, с самой коронации.