Цивилизация в переходное время - Карл Густав Юнг

432 События, которые мы наблюдали в Германии, были всего-навсего первой вспышкой эпидемии безумия, вторжения бессознательного во вполне упорядоченный, казалось бы, мир. Народ целиком, вместе с бесчисленными миллионами граждан других наций, втянулся в кровавую дикость войны на уничтожение. Никто не понимал происходящего, менее всего – сами немцы, позволившие своим вождям-психопатам загнать себя на бойню, словно загипнотизированных овец. Может быть, немцам такая участь была предопределена, ибо они оказали наименьшее сопротивление той духовной заразе, которая угрожала каждому европейцу. Но особые дарования этого народа могли бы помочь, могли бы сделать немцев теми самыми людьми, которые вынесли полезный урок из пророческого примера Ницше. Последний был немцем до мозга костей, даже в заумной символике своего безумия. Именно слабость психопата побудила его сотворить «белокурую бестию» и «сверхчеловека». Конечно, вовсе не здоровые элементы в немецком народе привели к триумфу этих патологических фантазий с невиданным ранее размахом. Слабость немецкого характера, как и у Ницше, оказалась благодатной почвой для истерических фантазий, хотя следует помнить, что сам Ницше не только сурово критиковал немецкого обывателя, но и подставлялся под нападки. Словом, немцы получили бесценную возможность для самопознания, которую, впрочем, упустили. А можно ведь вспомнить еще приторную громоподобность Вагнера!

433 Тем не менее с катастрофическим основанием рейха в 1871 году[239] дьявол стал подчинять себе немцев, подбрасывая им заманчивую приманку власти, величия и национального превосходства. По сути, им пришлось подражать своим пророкам и воспринимать их слова буквально, без осмысления и понимания. Немцы позволили себя обмануть этими гибельными фантазиями, поддались вековым искушениям сатаны, вместо того чтобы обратиться к своим богатым духовным возможностям, которые, из-за большего напряжения между внутренними противоположностями, должны были бы сослужить им хорошую службу. Отринув христианство, они продали душу технике, променяли мораль на цинизм и посвятили самые высокие устремления делу разрушения. Конечно, все остальные делают приблизительно то же самое, но имеются по-настоящему избранные народы, которым возбраняется творить подобное, которым надлежит стремиться к высшим сокровищам духа. Немцы как народ не принадлежат к числу тех, кто может безнаказанно пользоваться властью и имуществом. Только вдумайтесь в немецкий антисемитизм: немец пытается использовать других в качестве козла отпущения за собственную самую большую ошибку! Один лишь этот симптом уже подсказывает, что народ встал на безнадежно ошибочный путь.

434 После предыдущей мировой войны миру следовало бы задуматься; прежде всего это касалось Германии, нервного центра Европы. Однако дух ударился в негативизм, пренебрегал важными вопросами и искал спасения в собственном отрицании. Насколько иначе все было во времена Реформации! Тогда дух Германии мужественно восстал ради всего христианского мира, пускай этот ответ – чего можно было ожидать, исходя из присущего немцам напряжения противоположностей – был несколько чрезмерным. По крайней мере, этот дух не уклонялся от собственной сути. Гете пророчески приводил в пример договор Фауста с дьяволом и убийство Филемона и Бавкиды. Если, как говорит Буркхардт[240], «Фауст» затрагивает струну в каждой немецкой душе, то эта струна определенно продолжает звучать и поныне. Мы слышим ее эхо в ницшевском сверхчеловеке, аморальном поклоннике влечений, чей Бог мертв, притязающем самому стать Богом (или, скорее, демоном, «по ту сторону добра и зла»[241]). Куда, кстати, исчезает женская сторона личности, душа, у Ницше? Елена сгинула в Аиде, Эвридика никогда не вернется. Тут взору уже предстает роковая пародия на отвергнутого Христа: больной пророк сам становится Распятым, или, возвращаясь еще дальше в прошлое, расчлененным Дионисом-Загреем[242]. Бредящий пророк увлекает нас в давно забытое минувшее, слышит зов судьбы в пронзительном свисте охотника, бога шумливых лесов и пьяного восторга, покровителя берсерков, одержимых духами диких животных.

435 Ницше пророчески откликался на раскол христианского мира искусством мышления, его брат по духу Рихард Вагнер отвечал искусством музыки. Германская предыстория под его даром силилась, громогласно и одуряюще, заполнить зияющую брешь в церковной догматике. Вагнер успокаивал совесть «Парcифалем», чего Ницше так и не смог ему простить, но замок Грааля все равно исчез за туманами. Сообщение не услышали, предзнаменованию не вняли. Одно лишь оргиастическое безумие распространялось по стране как эпидемия. Бог бури Вотан победил. Эрнст Юнгер[243] ощутил эту победу вполне отчетливо: в книге «На мраморных утесах» повествуется, как дикий охотник возвращается с богатствами, невиданными даже для Средневековья. Нигде европейский дух не проявлен яснее, чем в Германии, – и нигде его не поняли неправильно столь трагически.

436 Ныне Германия ощутила все последствия договора с дьяволом: она поддалась безумию и была растерзана, как Загрей, ее изнасиловали берсерки бога Вотана, душу страны соблазнили посулами золота и владычества над миром – но осквернили омерзительными отбросами глубин.

437 Немцы должны понять, почему весь мир возмущен, ведь наши ожидания были такими разными. Все единодушно сходились в признании талантов и способностей немецкого народа, никто не сомневался, что этот народ способен на великие дела. Тем горше было всеобщее разочарование. Но судьба Германии не должна вводить европейцев в заблуждение, не должна внушать иллюзию, будто все зло мира сосредоточилось в Германии. Нужно понять, что немецкая катастрофа – только один из приступов общеевропейской болезни. Задолго до гитлеровской эры, фактически еще до Первой мировой войны, в Европе уже наблюдались симптомы духовных перемен. Средневековая картина мира рушилась, правивший ею метафизический авторитет быстро исчезал, чтобы вновь воскреснуть в человеке. Разве Ницше не объявил, что Бог умер и что его наследником стал сверхчеловек, этот обреченный канатоходец и глупец? Таков непреложный психологический закон: когда проекция завершается, она всегда возвращается к своему началу. Поэтому, когда кто-то приходит к оригинальной идее, что Бог умер или вообще не существует, психический образ Бога, динамическая часть устройства нашей психики, возвращается к субъекту и создает состояние «Божественного всемогущества», иными словами, воспроизводит все те качества, какие свойственны глупцам и безумцам и потому ведут к катастрофе.

438 В том-то и заключается важнейший вопрос, стоящий ныне перед христианством: где искать разрешения творить добро и справедливость, прежде закрепленного в метафизике? Неужели все решает только грубая сила? Неужели высшая власть воплощается в воле того человека, который сумел прорваться на вершину? Одержи Германия победу, почти можно было бы поверить, что именно таков урок истории. Но «тысячелетний рейх» насилия и позора просуществовал всего несколько лет, после чего бесславно пал, и мы можем из этого заключить, что есть и другие, не менее могущественные силы, в конце концов разрушающие всю жестокость и несправедливость; следовательно, не нужно обустраивать мир с опорой на ложные принципы. К сожалению, как показывает история, в человеческом мире далеко не