Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии - Леонид Колосов

А потом, по возвращении, продолжал заниматься журналистикой вплоть до того момента, когда пришла идея засесть за мемуары. Впрочем, все, что я хотел рассказать о себе, я рассказал. Теперь, во второй части, напишу о некоторых своих коллегах.

Свое повествование я начну не в хронологическом порядке. Первым моим героем будет Конон Трофимович Молодый. Почему? Наверное, из эгоистических побуждений. Конон, как вы уже знаете, был моим другом и в добрые, и в недобрые времена. Поэтому было бы поистине странным, чтобы свидание с ним на этих страницах я оставил напоследок. Но это еще не все. И в его, и в моей жизни встретились две предсказательницы судеб: ему — великосветская хиромантка, мне — старая замызганная цыганка-гадалка. И что самое странное: обе оказались правы в предвидении наших судеб. У одного — в меньшей, у другого — в большей степени. Но тем не менее… И, наконец, я возвращаю долг Конону в виде тех публикаций, которые не осуществил, ибо не сумел проскочить сквозь цензурные сети дорогих коллег моих из пресс-бюро бывшего КГБ.

Итак, в самом начале книги я расстался с Кононом Молодым в стенах «благородного», как мне предвещала моя цыганка-гадалка, учебного заведения, коим был институт внешней торговли. Конон, уже будучи разведчиком и имевшим псевдоним «Бен», учился на своем юридическом факультете, готовясь, в принципе, к «нелегалке». Учился он легко и хорошо. Ребята и девчонки как- то сразу и единодушно признали в нем вожака. Во всяком случае, с первого по пятый курс был он бессменным секретарем партийного бюро своего факультета. Правда, столь высокий по институтским масштабам общественный пост не мешал Конону довольно часто и безбоязненно нарушать моральный кодекс коммуниста, что повергало меня в совершеннейшее изумление и, не скрою, придавало куража в разных амурных делах. С грустной улыбкой вспоминаю сегодня один случай, не единственный, разумеется, в нашей институтской эпопее.

Конон поймал меня в перерыве между лекциями.

— Ленька, как ты насчет баб?

— Нормально. А что, имеются предложения?

— Имеются. Понимаешь, моя родительница отбыла в отпуск. Хата свободна, и сегодня вечером ожидается визит трех юных дев, правда, замужних. А нас с приятелем Юрой только двое. Так вот, не возьмешь ли на себя третью?

— Хорошо. А что, можно без церемоний?

— Разумеется. Цели визита обговорены заранее. Им просто надоели их мужья и хочется острых ощущений.

Девы оказались не очень юными. Мне досталась дама с лошадиным лицом и ростом баскетболистки. Быстро выпив и закусив, Конон и Юра — тоже мой приятель с юридического факультета — забрали двух симпатичных дам и разошлись по комнатам. Я со своей несимпатичной остался в столовой. К нашим услугам был диван, но воспользоваться им так и не пришлось. То ли я не пришелся по вкусу «баскетболистке», то ли она не вызвала у меня необходимого вожделения. Во всяком случае, все отпущенное на любовные утехи время мы провели в нудной беседе об импрессионистах. «Баскетболистка» оказалась художницей. Проводив дам после любовных утех и «посошка», Конон с хитрой улыбкой посмотрел на меня:

— Ну как?

— Ничего не получилось, старина. Мы друг другу явно не подошли.

— Ишь, какой капризный у нас Ленечка! Ведь я же просил тебя выручить нас с Юрой. Мы тоже не ждали эту лахудру. Ее навязали Леля и Надя нам в нагрузку, а ты вот подвел…

— Да не смог я переступить через себя.

— Ну ладно, в другой раз переступишь. Если партия приказала — надо выполнять. Ты же член партии…

Конон, конечно, шутил. Впрочем, в другой раз получилось. И вообще, если партия прикажет… Но не надо впадать в крайности. Пьянки и блядки имели место, но основное время отнимала учеба. Такая была тогдашняя сталинская эпоха.

Я не буду рассказывать о пяти годах учебы в институте. Тянулись эти годы довольно долго… Но вот наконец государственные экзамены. Последний из них мы сдавали вместе, в один из июньских дней 1951 года. Большинство будущих молодых специалистов уже знали о том, куда поедут и где будут работать. Мне мой приятель сказал, что сам попросился на работу в один из приграничных с Китаем городов, где находился крупный таможенный пункт.

Счастливые и довольные, с дипломами в карманах возвращались мы с ним пешком домой. По дороге он вдруг предложил:

— Слушай, старина, выпьем напоследок по кружке пива?

— А что, давай.

Потом на перекрестке двух улиц мы расстались. «Я позвоню тебе через недельку», — сказал он, крепко пожимая мне руку.

Но ни через неделю, ни через две он так и не позвонил. Я отправился по профсоюзной путевке в подмосковный дом отдыха и, вернувшись, сам решил напомнить о себе. Трубку взяла его мать. Я сразу узнал ее по голосу

— Это ты… А Конон уехал… Разве не знаешь? Да, да, уехал по распределению на работу в таможню два дня назад.

— А вы не знаете его адреса?

Она помедлила с ответом, потом тихо сказала: «Пока не знаю. Но просил тебе передать, что напишет сам, как только устроится».

Писем от Конона я так и не дождался. Что поделаешь? Мало ли какие причины бывают у людей, чтобы не писать писем…

Только однажды пришлось вспомнить о моем стародавнем друге. Как-то встретил в компании своего сокурсника, и он, отведя меня в уголок, таинственным шепотом поведал одну историю.

— Ты знаешь, я был недавно в командировке за границей и на парижском Бурже, где делал пересадку, вдруг вижу, стоит в окружении нескольких иностранцев знаешь кто? — и он назвал имя нашего приятеля.

— Да ты что! — заинтересовался я. — Неужели он? Ну и что, что дальше?

— А дальше все было очень удивительно, если не сказать невероятно. Я к нему, значит, с распростертыми объятиями. «Здравствуй, — говорю по-русски, — дорогой Конон, как ты сюда попал?» А он смотрит какими-то потусторонними глазами, как на доисторическое ископаемое. Я оторопел. Спрашиваю, заикаясь, по-английски: «Простите, сэр, вы разве не Конон Молодый?» А он опять же на чистейшем английском: «Нет. Вы, вероятно, обознались».

Я хотел его еще раз переспросить, а он вдруг тихо на чистейшем русском прошипел: «Катись ты к е….й матери, кретин…»

— А ты?

— Покатился к этой самой матери…

— А может, ты все-таки обознался?

— А черт его знает! Если в мире две как капли воды похожие одна на другую физиономии и дважды встречаются совершенно одинаковые голоса, тогда я обознался. Только зачем он тогда матерился?

Честно говоря, и у меня в душу закралось сомнение. Действительно, зачем же материться? И потом вспомнил я, что слово «кретин» было любимым у Конона…

В один из январских дней 1961 года, уже работая под «крышей» в редакции «Известий», я просматривал итальянские газеты. На первой полосе «Мессаджеро» натолкнулся на сенсационный заголовок: «В Лондоне арестован советский разведчик Гордон Лонсдейл». Была помещена и фотография этого человека. Что ж, сомнений уже не осталось никаких — на меня глядели грустные глаза институтского товарища. Сразу же вспомнился рассказ о случае на аэродроме. Значит, это был действительно Конон.