Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии - Леонид Колосов

А еще через несколько лет он стоял в дверях своей московской квартиры на площади Восстания и улыбался. Постаревший, погрузневший, ставший совсем седым, мой товарищ, старый друг, к которому я приехал брать интервью. Мы как-то привыкли считать, что люди этой опасной, требующей большого мужества и прочих редчайших качеств профессии должны во всем быть необыкновенными и «из другого теста». И в моем сознании в первые минуты тогдашней встречи не укладывалось, что он — Лонсдейл. И все-таки это было именно так. Передо мной стоял всамделишный разведчик-нелегал. Когда председатель английского суда объявил приговор — 25 лет одиночного заключения, — Лонсдейл мысленно приплюсовал эти двадцать пять к своим годам. Выходило, что из тюрьмы он мог освободиться, когда бы ему стукнуло далеко за шестьдесят. Но он верил, что фортуна не повернется к нему задом. Так и случилось. Англичане согласились обменять советского разведчика Лонсдейла на английского разведчика Гревилла Винна, который был арестован в Советском Союзе. Иногда труд разведчиков сравнивают с трудом актеров. По-моему, это не очень точное сравнение. Разведчик — актер весьма специфический. Такой актер, перед которым никогда не закрывается занавес, и кто, как правило, не слышит аплодисментов и не получает букетов цветов с восторженными записочками от поклонниц. Кстати, известность к разведчику приходит, как правило, в сугубо пенсионном возрасте.

Мы долго сидели в тот вечер с моим старым институтским товарищем. Интервью, конечно, не получилось. Какое там, к черту, интервью. Мы просто сидели и разговаривали. Я его спросил, действительно ли имел место тот случай на аэродроме.

— Да, — ответил Лонсдейл, — был такой случай. Прет на меня бывший однокурсник, как орясина, вижу, хочет обласкать и облобызать. Конечно, он не виноват. А мне что делать? Пришлось обматерить. На войне как на войне… Что касается интервью, то ты пока не спеши, а помоги мне устроить просмотр одного кинофильма. «Мертвый сезон» называется. Его только что отсняли, а на широкий экран пускать чего-то не решаются. Поэтому, если можешь, посодействуй в организации закрытого просмотра в вашем кинозале хотя бы для моих родственников и знакомых. А то ведь может случиться так, что никто не увидит…

— А что это за фильм?

— Да, в общем, обо мне. И о моих коллегах. В главной роли Банионис. Очень на меня похож. Вернее, я на него…

Работал в «Известиях» замечательный человек — заместитель главного редактора Григорий Максимович Ошеверов, и было у него по Москве превеликое множенство друзей и приятелей во всех почти ведомствах — больших и малых. Организовал он просмотр кинофильма «Мертвый сезон» для узкого круга журналистов, родственников и друзей Конона Молодого, а с него я взял слово, что первое эксклюзивное газетное интервью появится только на известинских полосах. Пока в небольшом редакционном зале крутили кино, мы сидели сначала в кабинете Григория Максимовича, затем в кабинете его «лучшего друга» — директора еще не реставрированного тогда ресторана «Баку» на улице Горького и, наконец, дома у Ошеверовых. «Тала, — позвонил он жене из ресторана где-то около трех часов ночи, — не ругайся. Я тебе привезу такого замечательного человека, которого ты даже во сне не видела».

Мы просидели до шести часов утра.

— Конон, — торжественно заявил Григорий Максимович, — я освобождаю Колосова на три дня от работы в редакции, а вы расскажите ему несколько обыкновенных новелл из вашей необыкновенной жизни. Пусть их будет, скажем, пять. Договорились?

— Договорились, — Молодый обаятельно улыбнулся. — Только я боюсь, что у вас ничего не получится с интервью.

— Почему?

— Не все со мной так просто. Вот даже фильм, который основан, в общем-то, больше на художественном вымысле, и тот притормозили…

— Фильм — может быть. А интервью не притормозят. Кстати, в вашем ведомстве у меня много хороших друзей.

Притормозили. И надолго. На целых двадцать лет. Вежливый начальник в штатском сказал лично мне, как автору, возвращая гранки очерков: «Не пойдет. Не такое сейчас время, чтобы писать о советских разведчиках — нелегалах, тем более провалившихся. Публикуйте о наших героях до 1945-го… А гранки лучше уничтожить».

Нет, я их сохранил. Как память о товарище и замечательном советском разведчике-нелегале Кононе Молодом. И вы их прочитаете в том виде, как они были принесены с машинки и собственноручно им выправлены. Но сначала — несколько абзацев о Кононе из его, так сказать, биографии. То, что мы слышали вместе с Григорием Максимовичем во время того незабываемого бдения.

Биография разведчика, и тем паче разведчика-нелегала, — субстанция весьма сложная, — начал Конон. — Даже я уже не знаю, какую версию рассказываю вам, ибо моя «легенда» стала и обязана была стать моей жизнью настолько цепко, чтобы никакие случайности и «детекторы лжи» не могли бы меня поймать ни во время бодрствования, ни во время сна… Кстати, о случайностях. Представьте себе ночную Вену. По тротуару бодро шагает советский разведчик-нелегал, успешно трансформированный в западного бизнесмена. А навстречу ему пьяный малый в кожаной куртке. Он останавливается и этак вежливо спрашивает: «Простите, а где здесь можно поссать?» Разведчик также вежливо отвечает: «Поссать? К вашим услугам любая подворотня, дорогой». И только когда парень исчезает в подворотне, наш герой с ужасом осознает, что спрашивали его по-русски и отвечал он тоже на родном языке. Провал? А вы знаете, сколько стоит подготовить одного нелегала? И если он заваливается на такой вот бытовщине, то… С кем это произошло? Может быть, со мной, а может быть, с моим «крестным отцом» и старейшим советским разведчиком Рудольфом Абелем? Кстати, в начале фильма «Мертвый сезон» он, как бы вводя зрителей в курс событий, рассказывает о трудной работе своих коллег за рубежом, а потом уже начинают разворачиваться события, имеющие отношение к моей биографии или почти к моей. А она, в общем- то, и простая, и сложная одновременно. Итак, до войны я жил с родителями в Германии. Отец был там в служебной командировке, я учился в немецкой школе. Отсюда — хорошее знание немецкого языка. Когда началась война, семья уже вернулась в Союз и я успел закончить в Москве десятилетку. В начале августа 1941 года пошел в военкомат и был направлен в диверсионную школу. Там быстренько научился прыгать с парашютом, закладывать взрывчатку, стрелять из автомата и другим премудростям, а в сентябре группу уже выбросили в окрестностях города Гродно. Всех нас разбросало ветром, и я, оставшись один, быстренько попал в руки немецкого патруля как подозрительная личность, не успев совершить ничего героического. Эта мысль терзала меня больше всего, когда я оказался с глазу на глаз с абверовским офицером, который сидел за столом, развалившись в кресле, под большим портретом Гитлера в гродненской комендатуре. Офицер повертел в руках мой аусвайс, настолько липовый, что даже ребенку это было ясно, и насмешливо уставился на меня. Я, в общем-то, представлял весьма жалкое зрелище: рваный ватник, дырявые портки и опорки, грязная рожа с нечесанными волосами. В таком виде нас забрасывали в гитлеровский тыл. «Партизан?» — спросил абверовец. «Нет», — ответил я, скромно потупив взор. Офицер вышел из-за стола, сгреб меня за шиворот, протащил мимо часовых на крыльцо и, дав сильнейшего пинка под задницу, крикнул вслед на ломаном русском языке: «Иди, дурак…» Я полетел кубарем с крыльца, поднялся и пошел, не оглядываясь, ожидая пули в спину. Но выстрела не последовало…