Весь мир театр - Борис Акунин

Эраст Петрович показал на стопку папок.

– Концерн нашего приятеля имеет три филиала: в Петербурге,Варшаве и Одессе. Там у Царя свои люди, свои деловые интересы. Имена и адресавсе обозначены. Уверен, что он ретируется в один из этих трех г-городов. Ядолжен вычислить, куда именно преступник направится – на север, на запад или наюг.

– Вычислить? Но как?

– Не б-беспокойтесь. На то есть дедукция. Вычислю и доставлюобратно как миленького, – с мечтательной улыбкой пообещал Фандорин, предвкушаяработу, которой можно забыться.

В Москву он вернулся в первый день ноября. С пустыми руками,зато почти исцеленный.

Свое обещание Фандорин выполнил только наполовину. Правильновычислил город, куда сбежал Царьков: Варшава. Там у Августа Ивановичапредприятие было поставлено на более широкую ногу, чем в Петербурге или Одессе.К тому же в случае неприятностей прямо под боком находилась граница. Этимаварийным выходом Царь и воспользовался, как только пронюхал, что в столицугенерал-губернаторства прибыл некий седовласый господин, очень хорошоосведомленный обо всех варшавских контактах беглого москвича.

Погоня продолжалась по всей Германии и закончилась вгамбургском порту. Всего на двадцать минут опоздал Фандорин – и увидел кормупарохода, на котором затравленный Царь улепетывал в Америку. Сгоряча ЭрастПетрович хотел купить билет на следующий рейс. Взять эмигранта в Нью-Йорке былобы проще простого – довольно послать в агентство Пинкертона телеграмму, чтобывстретили гостя на причале и не спускали с него глаз до фандоринского прибытия.

Но азарт, питавший Эраста Петровича все дни преследования,начинал выветриваться. Овчинка не стоила выделки. История с экстрадициейрастянется на долгие месяцы, исход ее туманен. В конце концов, Царь сам никогоне убивал, исполнитель и единственный свидетель мертв, доказать причастностьподозреваемого к преступлениям, совершенным на другом конце света, будетпрактически невозможно. Но даже если Царькова выдадут, можно не сомневаться,что судить его в Москве никто не станет. Городским властям скандальный процессс неминуемыми разоблачениями совершенно не нужен. Если бы Фандорин доставилЦаря в Первопрестольную, это никого бы не обрадовало.

Назад Эраст Петрович ехал, освеженный погоней, а двое сутокв купе помогли ему привести в порядок мысли и чувства. Кажется, теперь он былготов вернуться к жизни, в которой главенствуют разум и достоинство.

Глубокое заблуждение полагать, будто умный человек умен вовсем. Он умен в материях, требующих ума, а в делах, касающихся сердца, бываеточень и очень глуп. Свою глупость Эраст Петрович признал, посыпал голову пепломи твердо вознамерился исправиться.

Что такое, в сущности, «ум» и «глупость»? То же самое, что«взрослость» и «инфантильность». В этой нелепой истории он все время поступалпо-детски. А нужно вести себя по-взрослому. Восстановить нормальные отношения сМасой. Перестать дуться на Элизу, которая ни в чем не виновата. Она такая,какая есть – незаурядная женщина, великая актриса, а что не любит, тут ничегоне поделаешь. Сердцу, как говорится, не прикажешь. Умеет ли оно вообще любить,сердце актрисы? Так или иначе, Элиза заслуживает ровного, уважительногоотношения. Без мальчишеских взглядов украдкой, без дурацких обид, без ревности,на которую нет никакого права.

Прямо с Александровского вокзала он поехал в театр, где какраз должна была идти репетиция. Из газет Фандорин знал, что за время егоотсутствия «Кометы» были сыграны дважды, с триумфом. Очень хвалили госпожуАльтаирскую-Луантэн, не меньше восторгались ее партнером, которого именовали неиначе как «настоящий японец г. Газонов». С особенным удовлетворением рецензентыотмечали, что билеты на спектакль сделались доступнее, поскольку доблестнаямосковская полиция наконец сумела разогнать сеть театральных барышников.Следующее представление «восточной пьесы» расчетливый Штерн отсрочил на двенедели – очевидно, чтобы не спал ажиотаж.

По лестнице, ведущей к зрительному залу, Эраст Петровичподнимался в совершенном спокойствии. Однако в фойе его ждал сюрприз: там прохаживаласьЭлиза. Он заметил ее первой. При виде стройной фигуры, перехваченной в талиишироким поясом, сердце замерло, но всего на мгновение – хороший знак.

– Здравствуйте, – сказал он негромко. – Что ж вы не нарепетиции?

Она порозовела.

– Вы…? Как долго вас не было!

– Я ездил в Европу, по делу.

Он мог быть собой доволен: голос ровный, приветливый,благожелательная улыбка, никакого заикания. Элиза выглядела болеевзволнованной, чем он.

– Да, Маса сказал, что вы оставили записку и уехали… И Девяткинувы тоже написали. Почему именно ему? Это странно…

Она говорила одно, а думала, кажется, о другом. Смотрела,словно хочет что-то сказать, но не решается.

Из зала неслись крики. Эраст Петрович разобрал голосглавного режиссера.

– Отчего Ной Ноевич ругается? – спросил Фандорин с легкойулыбкой. – Неужто вы провинились, и он вас выставил за дверь?

Он сделал вид, что не замечает ее смущения. Не желалподдаваться на актерские уловки. Вероятно, Элиза женским инстинктомпочувствовала, что он изменился, выпутался из паутины, и теперь она хочет сновавовлечь его в свой зыбкий, неверный мир. Такова натура артистки – не можетпримириться с потерей обожателя.

Но Элиза приняла его шутливый тон:

– Нет, я сама вышла. Там у нас очередной казус. Опять в«Скрижалях» кто-то написал про бенефис.

Не сразу Фандорин понял, о чем речь. Потом вспомнил, как вовремя самого первого знакомства с труппой, еще в сентябре, в священном журналепоявилась непонятная запись: до бенефиса осталось сколько-то там единиц, иШтерн возмущался из-за «кощунства».

– Шутка, повторенная д-дважды? Глупо.

«Снова заикаюсь, – подумал он. – Ничего. Это признак, чтоспадает напряжение».

– Не дважды, а трижды. – Ее глаза, как всегда, смотрели нанего и в то же время будто бы мимо. – С месяц назад кто-то снова написал проединицы. В первый раз было восемь единиц, во второй семь, а сегодня почему-топять. Наверное, шутник сбился со счета…

И опять возникло ощущение, что она говорит не о том, о чемдумает.

– В третий раз? – Он нахмурился. – Для шутки, даже глупой,м-многовато. Я попрошу Ноя Ноевича показать мне «Скрижали».

– А знаете, – сказала вдруг Элиза. – Мне сделалипредложение.