Тайный брат (сборник) - Геннадий Прашкевич

сеймурия,

триасовый иктидопсис,

опоссум,

лемур,

шимпанзе,

обезьяночеловек с острова Ява,

наконец, римский атлет, триумфально завершающий эволюцию.

Это всё – наше лицо. Это эволюция именно нашего нынешнего лица.

Но уже тогда, в детстве, я с огромным изумлением (думаю, вовсе не лицемерным) видел, что между обезьяночеловеком с острова Ява и пресловутым римским атлетом совершенно замечательно вписывается в таблицу бледное, вытянутое как зеленоватый пупырчатый огурец, лицо старшего из семи братьев Портновых – Паюзы.

Удивительно, я забыл его имя, хотя длинное лицо с холодными пустыми глазами, никогда не меняющими выражения, с кустистыми, совершенно взрослыми бровями мне иногда и сейчас снится. Вовка-косой, сутулый Севка, Мишка-придурок, Колька-на-тормозах, Герка, самый сопливый из семерых, наконец, еще более сопливый Васька – всех отчетливо помню, всю тараканью семью Портновых, но вот имя Паюзы вылетело из памяти.

Как везде, на железнодорожной станции Тайга (Кузбасс) нашим миром была улица.

В Москве или в Томске, в Свердловске или в Хабаровске, в Чите или в Иркутске, – где бы ты ни рос, ты рос на улице. На своей, подчеркну я. На улице, где побить тебя могли только свои. Явись сюда любые чужаки, все мгновенно становились на твою защиту, даже Паюза.

Он был старше меня года на два (мне стукнуло одиннадцать).

Пустые глаза, пугающие кустистые брови, злые крепкие кулачки. В кармане потрепанного полупальто всегда лежала заточка. Паюза… Что, собственно, означало это слово?

Впрочем, какая разница?

У Портновых был отец, правда, я его никогда не видел.

Где-то в Сиблаге (кажется, под Тайшетом) самый старший Портнов – создатель Вовки-косого, сутулого Севки, Кольки-на-тормозах, Мишки-придурка, Герки, самого сопливого из семерых, еще более сопливого Васьки и, понятно, Паюзы отбывал свой на полную катушку заработанный срок – за убийство, а может, за грабеж, это, в общем, не важно. Гораздо важней (по крайней мере, для меня) было другое: зимой 1952 года все на катке узнали, за что наконец сядет старший сын Портнова – Паюза. Тут и академических докладов не надо, так на роду у Паюзы было написано.

У меня тоже были свои сложности.

Лет с семи, а может, еще раньше – с пяти, а может, вообще с самой первой прочитанной мною книжки я жил двойной жизнью. У меня были свои собственные книги, которые я выпрашивал у приятелей. А еще книги приносил отец, ремонтировавший городскую библиотеку. Кстати, среди книг, принесенных отцом, попадались иногда поистине удивительные. Правда, практически каждая прочитанная книга все более и более утверждала меня в том, что между прекрасным миром книг и обыкновенным миром нет и не может быть ничего общего.

В самом деле. Штурман Альбанов погибал, пытаясь спасти своих безнадежно потерявшихся во льдах товарищей, герои «Плутонии» обходили изнутри земной шар, они знали, что даже в таком диком путешествии всегда могут положиться друг на друга, а вот конюх Рябцев, погуляв с дружками, вышел на зимний двор в одном нижнем белье, и никто его до самого утра не хватился. Я сам вполне мог пустить слезу над приключениями какого-нибудь маленького оборвыша, но, встретив такого оборвыша на нашей улице, без всяких раздумий пускал в ход кулаки.

Книги книгами, жизнь жизнью.

Понятно, глаза пятнадцатилетнего капитана обязаны лучиться мужеством и умом, а вот в пустые холодные глаза Паюзы, глубоко спрятанные под кустистыми бровями, лучше было не заглядывать. Капитан Гаттерас объездил весь мир, а тот же конюх Рябцев даже по большой пьяни никогда не уезжал дальше соседней Анжерки. Любой сосед мог при случае обложить тебя стандартным матом, а в книгах я вычитывал и такое: «Для большинства млекопитающих, птиц или пресмыкающихся не могло быть особенно важно, покрыты они волосами, перьями или чешуей». Видите! Видите! Большинству млекопитающих, птиц или пресмыкающихся на все вышеуказанное было как бы наплевать, а вот я, или Колька-на-тормозах, или даже Мишка-придурок, наверное, не отказались бы там от каких-нибудь теплых волосяных покровов или чешуи на руках. Наши дырявые валенки и поношенные пальто почти не грели. Я содрогался от восторга, представляя себя или Кольку-на-тормозах в густых, до самых колен, волосах. Настоящие мужики Евстихеевы.

Одиннадцать лет.

В любой подворотне тысячи тайн.

Один жест, одно слово еще определяют судьбу.

Как это часто бывает, катясь по льду, Паюза вдруг споткнулся, нелепо взмахнул руками и опрокинулся на спину. Конечно, ему было больно, но вот его глаза, я это видел, ни на секунду не изменили своего выражения. Маленький злой старичок, прекрасно знающий, что ему написано на роду.

Все равно это было смешно.

Паюза, и вдруг упал! Вот я и рассмеялся.

И сразу на шумном катке, оглашаемом визгом Васьки и Кольки-на-тормозах, сгустилась пронзительная, бьющая по ушам тишина. Все прошлые предсказания, все неясные слухи сбылись. Если раньше все только предполагали, что Паюза кого-то убьет, то теперь пришла ясность: Паюза убьет меня. Никто не произнес ни слова, тем более сам Паюза, но каким-то странным образом все в одно мгновенье совершенно точно узнали: это я, это именно я обречен, это меня убьет Паюза.

Я всем телом почувствовал в боку смертный холод заточки.

Но Паюза не торопился. Он поднялся со льда. Он сунул руку в карман, но вовсе не за ножом или заточкой, просто рука замерзла. Потом он присел, отмотал ремешки коньков и молча, по-взрослому сутулясь, побрел домой.

И я побрел домой. Тоже молча и тоже сутулясь.

Меня никто не преследовал, думаю, меня даже жалели.

Вот Паюза убьет меня, теперь это всем было ясно. Не сегодня, ну, так завтра убьет. А завтра не получится – получится послезавтра.

Ясный день, сугробы, дым над кирпичными трубами.

Дома было пусто. Солнце не по-зимнему весело играло на лакированных стойках самодельной этажерки, но меня это не радовало. На столе лежала толстая большого формата книга, видимо принесенная отцом, даже книга меня не обрадовала. Мажорный, хорошо знакомый голос из черного радиорепродуктора разносился на весь дом: «И раз… И два… Начали… Не снижайте темпа…» Боже мой, каждый день один и тот же голос. «И раз… И два…» Неужели Паюза правда убьет меня?

«И раз… И два… Не снижайте темпа…»

Да что, собственно, изменилось? Включаешь телевизор, там по экрану прямо с утра шарашится баба с огнеметом. «Ох, Лех-Леха! Мне без тебя так плёхо!» И город за окном – дымный, долгий. Боже мой, неужели это навсегда?

Прижавшись спиной к кирпичному обогревателю печи, все еще чувствуя на себе холодный мутный взгляд Паюзы, я тоскливо взвесил на руке толстую, принесенную отцом книгу. «Происхождение видов». Точнее: «Происхождение видов путем естественного отбора, или сохранение избранных пород в борьбе за существование». 1935 год. Перевод академика К. А. Тимирязева, исправления и указатели академика Н. И. Вавилова, вводная статья академика Н. И. Бухарина.