Девять девяностых - Анна Матвеева

Оказалось, Ася из Питера, нищенка с эстетскими замашками — ночевала она, к примеру, под креслами в Опера Гарнье. Днем там был тогда бесплатный вход, вот эта Ася и пробиралась туда каждый день и оставалась на ночь, как призрак Оперы.

— Фрески Шагала — сумасшедшие! — признавалась Ася, жадно доедая пиццу, которую купила ей Ада. — Сколько там сплю — не могу насмотреться!

Ада дала Асе двадцатку, посоветовала, где искать работу. Потом ушла, стараясь не оборачиваться, и всё равно видела перед глазами красные пальцы в страшных перчатках.

Сейчас она дует на свои собственные пальцы, вполне еще красивые, с коротко обрезанными ногтями. Русских в Париже Ада узнавала по маникюру — длинным накладным ногтям с приклеенными стразами. Сейчас ее пальцы ныли от столкновения с проклятой расческой — кажется, зубчики пропороли кожу.

Ада спускалась в метро — элегантная женщина в сером пальто и небрежно повязанном шарфе. Ехать далеко, до набережной Бранли — там они сегодня встречаются с Оленью. В ресторане «Лезомбр».

Название очень подходящее, в переводе — «Тени».

В юности что Олень, что Ада в первую очередь подумали бы про тени для век. Перламутровые «Ланком» или дешевые польские, похожие на побелку.

Сейчас это слово напоминает Аде о прошлом.

О том, что навсегда ушло в тень.

Да, теперь каждый может.

Купить билет до Москвы, увидеть с ночной высоты пылающее солнце столичных улиц — а потом в Кольцово, родной заснеженный порт.

Такси поедет по новой дороге — для Ады она вечно новая, невиданная. Россельбан.

Справа — черный лес, и снег, сухой и легкий, как сахарная пудра, рассыпанная по верху пирога.

Дальше в воспоминаниях — тени, провалы.

Города, который она любила и помнила, больше не существует.

За эти годы Ада так ни разу и не собралась приехать. Боялась увидеть, что того Екатеринбурга больше нет. Олень без конца говорит о том, как похорошел город. На одном из недавних фотоснимков всерьез похож на Гонконг.

А папа и вовсе заявил, что Екатеринбург станет однажды столицей России.

— Москва выпита, — сказал тогда папа.

Кстати, в Екатеринбурге тоже все помогали Аде. Папа выплатил долг Женечке. Мама переправляла документы. Олень… Олень приезжала в Париж почти каждый год — в сезон распродаж. Встречи начинались одинаково — сначала они буйно рады, обнимаются, показывают друг другу фотографии детей (Олень) и собачки (Ада). Потом радость исчезает, говорить не о чем.

— Ты всё там же работаешь? — спрашивает Олень, хотя они весь год общаются в скайпе и все новости — на виду.

Ада работает всё там же — у них с Татианой крошечное туристическое агентство. Два человека, полкомнаты, один компьютер.

Интересно, сегодня она тоже об этом спросит?

Олень никогда не останавливается у Ады с Аделем — терпеть не может чужой быт. (А раньше так хорошо отдыхала в холодильнике на Дружининской!)

Дружининскую давно отменили, точнее, обменяли. Живут на Жукова и строят дом в Рассохе. У них двое детей, мальчики — Никита и Лев.

Никиту Олень однажды привезла в Париж — Ада была с ними в Диснейленде, парке «Астерикс» и галерее эволюции в Ботаническом саду. Мальчик — как фарфоровый, бело-розовый, с голубыми глазками. Если бы у Ады был такой мальчик, она бы целыми днями его разглядывала, как картину. А Олень всё покрикивала да командовала. В парке Никита попросил игрушку — плюшевого Обеликса, мать отказала: дорого. Ада незаметно вернулась, купила:

— Пусть будет подарок от меня.

— Ну ладно, — мотнула плечом Олень. — Если ты настаиваешь. Держи, вот твой Обелиск!

— Спасибо, тетя Адель! — расцвел мальчик. Стал совсем как мейсенский фарфор. А потом уже в вагоне «эруэр» уточнил:

— Обелиск на площади Согласия, мама. А это — Обеликс.

— Странно, — заметила Олень, — ребенок мой, а поправляет всех прямо как ты, Адка.

…Она перешла через дорогу, пожалела, что нет времени — можно было бы посмотреть новую выставку в музее. Олень ни за что не пойдет, ее и в Помпиду не затащишь.

Вот она, Олень, за столиком, машет рукой! Какая… русская! Яркая помада, волосы, даже духи крепкие, как освежитель воздуха.

Однажды Олень рассказывала о своем романе с женатым мужчиной. Он был таким капризным, что Олень повсюду таскала с собой освежитель воздуха — даже в гостиницу, на свидание. Чтобы не оскорбить его грубым запахом.

Ада в ответ — другую историю. Вела недавно экскурсию у русской группы, и одна тетка показалась ей ужасно знакомой. Недовольная такая, вздыхала, томилась, сверлила взглядом часики. Ада смотрела на нее и так и сяк, потом наконец вытянула из памяти имя — Елена! Золотые зубы исчезли, как страшный сон, выглядела чуть ли не моложе Ады — жаль, что к лицу прилипла недовольная гримаса. Елена Аду не узнала, и слава Богу. А вечером подала распечатку из интернета: «Проверьте, здесь часы работы правильные?» Опять в Лувр собралась. Ниже распечатанного текста от руки была сделана приписка — «пятнадцать минут хотьбы от гостиницы».

— Пятнадцать минут хотьбы! — хохотала Олень. — Лучшее в мире описание секса.

Что они скажут друг другу сегодня?

Фуа-гра смело подали с укропом и сырой морковью, камбалу — с кишем из шпината и капусты под сырной корочкой, а на десерт принесли пьяную, крепко выпившую грушу с мороженым и черносмородиновым муссом. Под белой тугой салфеткой — булочки неприличной формы.

А за окнами — дождь, Башня, красные коробочки лифтов ездят вверх-вниз.

— Помнишь, в девяностых шел такой сериал — «Элен и ребята»? — спросила Олень.

— Не помню, — сказала Ада. — Я тогда чаще в кино бывала, чем у телика.

— А я смотрела и видела тебя, Адка. Как ты там живешь, ешь круассаны, бормочешь по-французски… Вот скажи, ты ни разу не пожалела, что уехала?..

За окнами — парижские дома, серая черепица, как грозовое небо.

— Давай выйдем на крышу. Дождь, кажется, кончился.

Олень всё равно раскрыла зонт. На крыше с зонтиком, как Мэри Поппинс. Она уже забыла про свой вопрос, вовсю щебечет про детей. Лев смешно коверкает слова. Даже поправлять жаль! Недавно выяснилось, он всерьез считает, что есть такие страны — Виталия, Виспания и Вавстрия.

— Потому что мы с Алешей постоянно говорим: поедем в Италию, а бабушка была в Испании, а дедушка — в Австрии.

Екатеринбург разлетелся по всему миру.

Как будто кто-то взял и грохнул копилку с монетами — куда какая закатилась.

— А вот она мне всё равно не нравится, — говорит Олень, кивая в сторону Башни. Отсюда, с крыши, Башня выглядит неожиданно хрупкой. И так послушно, кротко отражается в лужах.

— Я никогда не жалела, — невпопад отвечает Ада.