Ришелье - Франсуа Блюш

Почетный стол накрывался на четырнадцать персон (кардинала, министров, герцогов, маршалов и т. п.). Не существовало специального протокола, за исключением того, кто садился по правую и левую руку от Его Преосвященства. Второй стол, на тридцать персон, собирал офицеров кардинальского штата, а также дворян на службе и конюших. Два стола — на тридцать пять мест каждый — были заняты пажами большой конюшни и наставниками пажеского корпуса. В целом приходилось кормить 114 ртов, но всегда накрывался десяток запасных мест для нежданных посланников, всадников, курьеров, офицеров.

Этот «большой стол» (ему не хватает только названия), разумеется, составляет элемент престижа. Рассмотрим распорядок этого ужина. Следуют друг за другом три перемены блюд, каждая из которых предваряется величественным дворецким «со шпагой на боку и плащом, наброшенным на плечи». Почетный стол накрыт огромной девственно-чистой скатертью. Тарелки чистые (ничего общего с герцогом Ангулемским). На протяжении трапезы величественный дворецкий, невозмутимый и неподвижный, стоит позади Его Высокопреосвященства, за исключением тех мгновений, когда он протягивает салфетку, если Его Высокопреосвященство желает вытереть руки. За кардинальским столом категорически запрещено плевать, разве что речь идет о герцоге или архиепископе. Сегье этим возмущен, поскольку он ест очень неопрятно.

Известно выражение «общаться за столом». Оно возникнет в XVIII веке, когда лейтенанты полиции будут приглашать на ужин своих светских осведомителей. Что ж, все средства хороши; той же цели частично придерживается и кардинал за своим столом на четырнадцать персон. Он слушает, узнает, задает вопросы, меняет темы, советует, спорит, приказывает с отсутствующим видом; это искусный человек, скрывающий в бархатных лапках острые коготки. Когда этого требует ситуация, Ришелье приходится оставлять без внимания своих гостей и есть наскоро с единственным гостем. Сюбле де Нуайе, «воспитанник» кардинала, не имеет права отказаться от этого дополнительного часа министерской работы при условии, что потом отправится на второй ужин, более существенный.

Пале-Кардиналь имеет и другие достоинства: прекрасные галереи, собрание произведений искусства являются свидетельством живого и постоянно развивающегося вкуса Ришелье как любителя, коллекционера и мецената. Не случайно Его Высокопреосвященство вскоре приказывает построить у себя во дворце средних размеров театр. Именно здесь 16 апреля 1635 года перед королем, королевой и Месье была сыграна «Тюильрийская комедия», произведение «пяти авто ров»; здесь же кардинал приказал играть «Сида» (1637 г.). Этот «малый зал» может тем не менее вместить шестьсот персон. Но, влюбленный в драматическую поэзию и потерпевший неудачу как автор, Ришелье мечтает подарить себе, двору и городу более крупный театр, способный вместить три тысячи зрителей. Театр готов в январе 1641 года, и его владелец открывает его пьесой, которой придает очень большое значение — подписанной Демаре де Сен-Сурленом и приписываемой ему самому «Мириам», политической и морализаторской трагикомедией. «Кардинал празднует двойной триумф: открытие театрального зала в своем дворце и бракосочетание своей племянницы»[145] (Г. Кутон). Меценат окончательно уподобился Августу!

Объединив три двора Франции эпохи барокко, мы получаем классический синтез, который впоследствии станет двором Людовика XIV.

Бытует мнение, что История порой бывает подвержена тектоническим воздействиям. Так, в 1660 и 1661 годах некое течение словно сдвинуло Западную Европу (Францию, Англию и т. п.) в сторону абсолютной монархии. Точно так же в 1640–1642 годах, когда странный разлом спровоцировал потрясения и революции. Несмотря на вывоз драгоценных металлов из Америки, несмотря на размеры своей империи, несмотря на отвагу своих моряков и воинскую доблесть своих tercios, набранных из числа добровольцев и считавшихся непобедимыми[146], испанская мощь на протяжении нелегкого 1640 года была сильно поколеблена.

До этого Франция и Испания, похоже, сражаются на равных. Королевство Людовика XIII опережает Испанию в приросте населения, а его гражданские институты власти становятся предметом зависти и восхищения в других европейских государствах. Французский морской флот, не слишком большой, но полностью обновленный, обретает великолепных предводителей — сперва Сурди, а потом Майе-Брезе. Сухопутные военачальники демонстрируют компетентность и невероятную удачливость: Гебриан, похоже, унаследовал таланты курфюрста Саксен-Веймарского, много обещает и молодое поколение (во главе с Тюренном и Гассьоном). Испания Филиппа IV, владения которой в Европе простираются от Антверпена до Неаполя, от Безансона до Гибралтара, от Перпиньяна до Лиссабона, в конце 1639 года является первым государством в мире. Но ее ахиллесовой пятой становится организационное разобщение: говорят не об Испании, а об Испаниях, даже когда речь идет только об Иберийском полуострове. Король Филипп IV является залогом единства, хотя корона Португалии — достаточно недавнее и искусственно приобретенное наследство (1580). То же касалось, возможно, и языка, поскольку Лузитания и Бразилия продолжают говорить на португальском. Конечно, остается еще религия — католицизм, зрелищный, пылкий, победоносный, редко склонный к тонкостям, а еще менее к терпимости.

Символ этого равновесия двух противников подчеркивается противостоянием двух равных между собой validos. Оливарес, родившийся двумя годами позже Ришелье (1587) и умерший спустя три года (1645) после своего противника, так же как Ришелье, пользуется полным доверием своего господина. И тот и другой католики, умные, волевые, талантливые, отважные и прозорливые (а также нервные и страдающие маниакально-депрессивным психозом). Как и Ришелье, «Оливарес является государственным человеком, опережающим свое время». Первый уменьшил власть знати, исправил и развил гражданскую администрацию, создал материально-техническое обеспечение армии, полностью пересмотрел систему альянсов Франции. Второй, Оливарес, привлек в Испанию марранов (на чью финансовую помощь надеялся), умерил рвение инквизиции, покровительствовал возвращению евреев и мавров. Он без труда понял, что составляет силу и результативность Ришелье: управление страной, «объединенной прежде всего в сфере налогов и национальной обороны» (Б. Бенассар). И попытался сделать из «Испаний» испанскую версию Франции. К несчастью для него, этот проект плохо сочетался с «множественностью институционных систем» Испании, отвернувшихся от своего отважного инициатора и приблизивших закат богатой и гордой страны, переживавшей свой «золотой век». Вынужденный содержать армию в 70 тысяч человек и раздраженный тем, что финансирование и содержание армии ложится тяжким грузом на Кастилию, Оливарес придумал то, что он называл объединением армий: участие каждого королевства или провинции в содержании морского флота и сухопутной армии. Начиная с 1626 года он облагает займами (возрастающими) и набором рекрутов арагонцев, не слишком этим довольных. Затем этот новый порядок, от которого ждут усиления единства и патриотизма, распространяется на другие области. В некоторых районах полуострова противостояние этой насильственной национализации войны вскоре принимает опасный размах. Разумеется, объявление войны Францией в 1635 году вызывает прилив патриотизма, но он тут же уменьшается, когда речь заходит о сражениях с голландцами или оккупации Мантуи. Победы кардинала-инфанта — Нердлинген в 1634 году, Корби в 1636 году — кажутся испанцам достойными и даже славными. В 1638 году Оливарес лично отправляется на помощь осажденному войсками Людовика XIII Фонтараби (этот эпизод обессмертил Веласкес). Но по мере продолжения войны «страна все больше и больше беднеет и деморализуется» (М. Девез). И это только начало.